Армия (III)

Капустин Яр

Капустин Яр (КапЯр, как принято именовать его в обиходе, а ныне Знаменск) – место, не обозначенное даже на картах, загадочное для окружающих, неброское внешне... Но вместе с тем это колыбель практической отечественной космонавтики, огромный полигон ракетной техники и небольшая частичка необъятной России.

Прибыли в КапЯр утром. Разгрузили технику, построились в несколько автоколонн и двинулись по степи, поднимая клубы пыли. Иногда нам попадалась на встречном движении техника огромных размеров и чудовищной формы. Было полное ощущение, что мы попали на другую планету. Как динозавры, появлялись то здесь то там в бескрайних степных просторах диковинные очертания пусковых площадок.

Мы прибыли на 81-ю площадку, кажется, и начали разворачиваться и обживаться. За всеми нашими действиями, начиная с разгрузки, уже наблюдали офицеры полигона. Они должны были фиксировать все замечания.

Мы обустроились и начали готовиться к пускам ракет. Времени у нас было около недели.

В палатке для ракет – ее, скорее, можно назвать ангаром из брезента – я проводил занятия со своим расчетом. Я доставал привезенные мною совсекретные плакаты, развешивал их и мы полноценно занимались, готовясь к экзаменам. Экзамены перед пуском сдавали все, кто будет принимать участие в подготовке и пуске ракет.

Начальник первого отдела, отвечающий за секретность, увидел плакаты и попросил меня дать объяснения, как эти плакаты оказались в КапЯре. Я дал все объяснения.

В это же время мы закончили с ремонтом мотора-генератора, который тоже будет "держать экзамен" перед представительной комиссией полигона. Мой расчет был самым ключевым в бригаде, потому что в его задачу входили как автономные проверки всех компонентов ракеты, так и комплексные проверки систем. Мой расчет работал в связке с расчетом лейтенанта Маркова, который работал непосредственно у ракеты в огромной ангар-палатке. Мы отвечали за исправность ракеты и давали добро на готовность ракеты к пуску.

В прошлый раз, когда наша ракетная бригада была на полигоне со старым офицерским составом, эти расчеты не выдержали испытаний и бригада была снята с пусков. Для бригады это было ЧП! Именно поэтому к нам со стороны командования было приковано внимание и нам ни в чем не отказывали.

Ракетная техника под строгим контролем

Еще в части, в Краснодаре, с разрешения главного инженера, полковника Лохматова Георгия Сергеевича, я оформил и реализовал несколько рационализаторских предложений. Они позволяли где-то улучшить процесс проверки ракеты (громкоговорящая связь между оператором и палаткой с ракетой), где-то автоматизировать (автономная проверка гироскопов), а где-то ускорить подготовку ракет (альтернативная кабельная сеть, позволяющая сократить время подготовки ракеты на 25 минут).

Всего официально мною было оформлено 14 рационализаторских предложений. Самым сложным из них было предложение по автоматической проверке гироскопов.

Все ракетное оборудование было опломбировано, и велся строгий контроль за его состоянием. Но для автоматизации проверки гироскопов мне разрешили вскрыть пульт проверки гироскопов. Я разместил внутри несколько реле и шаговый искатель, перепаял новую коммутацию цепей и закрыл пульт. Опломбировали его пломбами главного инженера и занесли запись в специальный журнал о вскрытии пульта. Я несколько раз показывал главному инженеру и операторам пусковых установок автоматическую работу пульта. Главный инженер был горд, что в его бригаде проводится такая работа.

С этим багажом мы приехали в КапЯр. Когда намеками мы с главным инженером попытались выяснить отношение к этому офицеров контрольной группы, то получили категорический ответ, что если в технике есть хоть малейшее отклонение от штатного состояния, то подразделение не будет допущено к пускам. Что делать?! Я всю ночь восстанавливал пульт, вновь опломбировали его, а в журнале указали, что пульт вскрывался для перепайки разъема, на котором был скол. Это было допустимо, и нашу технику приняли.

С другими рацпредложениями было проще, так как они не изменяли существующих схем, а громкоговорящая связь вообще пришлась по душе офицерам контрольной группы, так как не надо было на протяжении двух с лишним часов держать наушник возле уха.

Боевая работа

Мы успешно выдержали все испытания и сдали все экзамены не просто на хорошо, а на отлично! Бригада была допущена к пускам. Командир бригады, полковник Шумейко, лично пришел поздравить нас и был явно в хорошем настроении.

Настало время боевой работы – реальные пуски ракет. Нас познакомили с офицерами контрольной группы. За каждым движением каждого офицера наблюдал офицер контрольной группы, а за всеми действиями каждого расчета (солдат и сержантов срочной и сверхсрочной службы) – еще один офицер контрольной группы. У меня, в машине оператора, разместились два офицера контрольной группы. Один следил за моими действиями, другой – за действиями моего расчета. Пуск ракеты, а особенно ее подготовка – дело очень ответственное, поэтому требования к нам предъявлялись очень высокие: два замечания – ошибка; две ошибки – снимают с пусков. К замечанию, например, относится попытка подключения разъема с перекосом, а к ошибке – изменение последовательности команд при проверке. И многое-многое другое. Нагрузка на нас лежала большая. Если каждый дивизион отстреливал по 2–3 ракеты, то нам приходилось готовить ракеты для всех. Мой Юрка Таранин пустил одну ракету, а у меня в зачете пять боевых пусков.

На полигоне, на этой площадке, была еще одна бригада, и у них ракета взорвалась на старте, поднявшись метров на 30–40. Я тут же обратился к главному инженеру нашей бригады, полковнику Лохматову, с предложением подобрать от взорвавшейся ракеты приборный отсек и рулевые машинки для учебного класса. Как ни удивительно, но нам разрешили это сделать.

Меня и Юрку Таранина пропустили на место падения ракеты, к которому никто еще не мог подходить в радиусе 100 метров. За нашими действиями наблюдали издалека командование нашей бригады и представители полигона.

Мы нашли внешне невредимую платформу гироскопов, отвернули ее, и еще кое-какие приборы и тронулись в обратный путь. На земле валялись разные части ракеты, в том числе и тороидальные бачки горючего и окислителя, служащие для наддува основных баков. Мы с Юркой переглянулись и, не сговариваясь, взяли: он – бачок с горючим, я – с окислителем. Вся топливная система ракеты построена на самовозгорании смеси горючего и окислителя. Стоит соединить горючее и окислитель – смесь воспламеняется. Мы на практике это проверили...

Мы быстро зигзагами шли друг за другом и поливали степь содержимым своих бачков. За нами оставалась огненная дорожка. Мы не слышали, что нам кричали, но видели, как запрыгали и замахали наши полковники. Когда мы вернулись, нас слегка пожурили, но приняли наши объяснения, что тороидальные бачки тоже нужны для учебного класса, но нельзя их было брать с содержимым. Мы представили, как они нас наблюдали: два молодых офицера мечутся по степи, а вокруг пламя. Жаль, что этого никто не заснял.

Ракета из новой партии

Все наши дивизионы успешно отстрелялись, и нам осталось подготовить к пуску еще одну ракету из контрольной серии новой партии ракет. Так всегда делают для приема новой партии ракет на вооружение.

Сначала шло все в штатном режиме. Автономные проверки приборов и узлов ракеты прошли успешно, а на комплексных проверках некоторые параметры ракеты выходили за допустимые. Задачка оказалась не совсем простой.

Поскольку эту неисправность не провоцировали офицеры контрольной группы, как это бывало ранее на экзаменах, то и им пришлось ломать голову. Они также следили за всеми моими действиями и действиями моего расчета. Мучили мы эту ракету вместо нормативных двух с половиной часов восемь часов без какого-либо перерыва и перекура. Наше командование заметно волновалось. Ко мне в машину оператора периодически заглядывал главный инженер, а командир бригады также не отходил от места испытаний.

Командование волновалось прежде всего из-за того, как бы я и мой расчет не допустили грубых ошибок: бригада практически закончила и провела очень успешно все пуски, а тут... Все пребывали в неизвестности, только понимали, что дело не такое простое, потому что проверка продолжается. Если бы была грубая ошибка, то проверку наверняка бы прекратили.

В результате причина была найдена. Строго следуя инструкциям, мы заменили из специального ЗИПа (целый спецавтомобиль запасных инструментов и принадлежностей в подчинении Юрия Маркова) некоторые пиропатроны. Вновь провели автономные и комплексные проверки в полном объеме: ракета была готова к пуску.

Когда офицеры контрольной группы вышли из моей машины оператора, к ним тут же подошли, я бы даже сказал, подскочили командир бригады и главный инженер.

– Расчет действовал безукоризненно, – сразу заявил старший офицер контрольной группы, увидев вопросительно тревожное состояние командования, – а начальник расчета достоин особого поощрения.

Я слышал эти слова, но не мог полноценно порадоваться, потому что усталость сразу на меня навалилась и хватало только сил держать кружку сладкого чая, которую давно держали наготове и тут же мне вручили. Я – единственный участник этого многочасового марафона, который не имел возможности сделать паузу и оторваться от пульта. Досталось, конечно, всем, и все сработали просто отлично.

После некоторого перерыва нас, техническую батарею, построили и перед всем строем главный инженер, полковник Лохматов вдруг не стандартно, не по-военному:

– Рубен, я тебя целую! – видимо, очень сильно переволновалось командование, но мне это было очень приятно.

Поскольку ракета была из новой партии, то пришлось печатать много документов с рекламацией на изделие. Эти ракеты на вооружение не поступят, пока точно не будут проверены и устранены все указанные проблемные узлы. Машинисток на полигон не брали, печатать поручили мне. Самое страшное, что в документе не должно быть ни исправлений, ни помарок. Поэтому начинаешь печатать достаточно бодро, но по мере заполнения листа скорость становится все медленнее, так как стоит сделать хоть одну ошибку, как весь лист перепечатывать снова. Это была хорошая школа машинописи.

Стрельбы закончились, пора собираться домой, в Краснодар. На следующий день группу солдат отправили на Ахтубу за раками.

Вечером в нашей бригаде собрание офицеров. Мой комбат, капитан Шулятьев, мне сказал, чтоб я готовил свою технику к отъезду и на собрание офицеров не ходил. Обычно я был всегда доволен, когда меня освобождали от всяких официальных собраний или построений. Чаще я сам находил предлог, чтобы не идти, особенно на построения. Но в этот раз мне было немного не по себе: подведение итогов боевой выучки, где я сыграл одну из главных ролей, и без меня...

После собрания в поведении офицеров мне показалась какая-то странность. Куда-то делись легкость и веселость, которые были до собрания. Но дел было много: завтра наша ракетная бригада несколькими автоколоннами двинется к спецперронам на погрузку. Вечером из тазиков ели раков – море удовольствия после казарменной пищи, да и такого количества раков я еще никогда не видывал.

Домой, в часть

Вот уже раскрепили технику на воинском эшелоне. Всё и всех проверили – в путь! Эшелон тронулся, и мы через некоторое время уселись в своем вагончике-телятнике за импровизированный стол. С нами решил разделить трапезу и друг нашего комбата начальник строевого отдела капитан Строев (условно, фамилию забыл). Мы сидели, обедали, понемножку приняли. Настроение отличное, все в порядке, отстрелялись отлично, скоро будем дома. Я что-то шутил, как вдруг услышал от капитана Строева: "А ты чего шутишь, получил неполное служебное соответствие и все шутишь?!"

– Какое соответствие? – весело спрашиваю я, отвечая на не очень хороший розыгрыш.

– Не-пол-ное, – растянуто повторил он.

Тут я заметил, как мой комбат пытается всеми способами перевести разговор и увести своего друга. А тот продолжал:

– Ты что, ничего не знаешь?

Ложка с супом остановилась на полпути. Как-то вмиг вся цепочка некоторых странностей выстроилась в один ряд: совсекретные плакаты, объяснительная, собрание офицеров без меня... Неполное соответствие! Это меня, кого только что на пусках ракет готовы были буквально носить на руках и кому говорили всякие лестные слова, так оскорбить! Дыхание перехватило, а слезы просто ручьем хлынули в миску с супом.

Эшелон шел, размеренно отбивая свой ритм колесами по шпалам. Меня все принялись успокаивать, но это не помогало. Нет, это был не тот случай – участие других только усиливает обиду. Рана от обиды была столь глубока, что я просто не замечал ничего.

Как только эшелон остановился для смены часовых на платформах, я тут же выскочил из вагона, добежал до платформы, где была раскреплена моя машина оператора и забрался в нее. Хорошо, что ключи были у меня и я смог уединиться. Эшелон тронулся, а я ревел и ревел. Я вообще редко плакал. Мог драться до крови, быть битым, но никогда не ревел. Последний раз от обиды я плакал, наверное, когда мне было лет 12–13, а тут слезы нескончаемым потоком лились и я никак не мог успокоиться.

Эшелон снова остановился для смены часовых. В дверь кузова стучал мой комбат. Я не открывал. Эшелон тронулся, а комбат все стучал и просил открыть. Когда эшелон набрал скорость, я открыл дверь. Вошли комбат и капитан Строев. Они в два голоса начали меня успокаивать, но все было тщетно.

– Поскольку я виноват, – сказал капитан Строев, – я не знал, что тебя защищали от этой информации, я не запишу в твое личное дело это наказание. А получил ты его, потому что идет кампания после дела Пеньковского.⁽¹⁾ Просто попал не в тот момент. Я обещаю, что не занесу эту запись

– Он это может, – подхватил мой комбат. И тут они мне доверили историю, которую можно доверить только очень близкому и надежному человеку.

– Капитан Строев, – продолжал комбат, – мой друг. Мы учились вместе. И он завел на меня два личных дела: одно для благодарностей, другое для выговоров. Если командир части разозлен и кричит: "Ах, этот Шулятьев... Где его личное дело?" – Строев несет ему личное дело с выговорами. А если, наоборот, комбриг хочет отметить хорошую работу, то Строев несет ему личное дело с благодарностями. Раз он сказал, что не занесет тебе это в личное дело, то будь уверен и успокойся.

Но меня ничего не могло успокоить. На следующей остановке эшелона, это приблизительно через 1,5–2 часа, они покинули машину, а я так и доехал в ней до Краснодара.

В стране действительно шла мощная кампания по усилению бдительности и искоренению "халатной преступности" после разоблачения и ареста полковника Пеньковского, имеющего доступ к совсекретным документам особой важности в Генштабе СССР.

Я долго не мог прийти в себя. И вся бригада, видимо, меня понимала, вплоть до командира бригады. Я приходил в часть, когда хотел. Когда хотел – уходил. Мне никто за это время не сделал ни одного замечания, почему я не был на том или ином построении. Я просто ходил по части как тень.

В этот период я совсем не помню, что делал Юрка, мой друг. Но очень хорошо помню молчаливую заботу и солидарность всей части – от командира до рядового. Я очень благодарен своим сослуживцам, да и командованию, за это. Через недели две я пришел в себя и стал потихоньку входить в нормальный ритм службы офицера-ракетчика.

Очень запомнилось первое мое появление перед моим расчетом, когда я был уже способен продолжать службу по всем ее правилам. Расчет построился в казарме, лица у всех озабоченные. Как же просияли их лица, когда я с ними поздоровался! Я даже не предполагал, что заслужил такую поддержку – спасибо!

-------------------------------

1) 22 октября 1962 года был арестован полковник ГРУ Пеньковский (ГРУ – главное разведывательное управление). Это было очень громкое дело. Сразу после ареста началась кампания по всей стране по ужесточению требований и различные проверки, инспекции и прочее.