Армия

Я один

Все больше и больше я чувствовал, что совершенно один на этом свете. Целый день, а то и сутки на работе. В выходные дни готовился в институт. Друзья все заняты, да и я к этому времени был не очень общителен.

ВНИИАвтоген – это Всесоюзный научно-исследовательский институт, занимающийся проблемами сварки металлов. Я работал в экспериментальной мастерской, куда приносили заказы из лабораторий. Но были и крупные заказы "малого тиража", на 200–300 экземпляров. В мастерской было пять токарных станков, два фрезерных, два шлифовальных станка и другие вспомогательные станки и приспособления – в общем, маленький заводик.

Работали сдельно, и у меня была очень приличная зарплата. Я внедрил два рационализаторских предложения, чем заслужил неподдельное уважение рабочего класса. И когда начальник ОТК мне хотел срезать расценки, за меня очень дружно вступились авторитетные работяги-мастера.

Из лабораторий к нам приходили разные люди передать заказ, скорректировать его или принять выполненную работу. Одним из посыльных был парень моего возраста, тоже после 10-го класса. Кажется, его звали Саша Громов. Однажды он подходит ко мне и показывает письмо, которое он получил от своего школьного друга. Письмо из Коломенского артиллерийского училища. Надо представить то время, когда космическая эйфория захватила всех. 4 октября 1957 года в Советском Союзе был осуществлен успешный запуск первого в мире искусственного спутника Земли. В ноябре 1957-го на орбиту отправилась Лайка. Только что впервые вышел на круговую орбиту вокруг Луны советский аппарат "Луна-3". А в письме, полном патетики, полунамеками и напрямую рассказывалось о замечательном училище, которое готовит специалистов ракетной техники.

– Слушай, давай вместе готовиться и поступать в это училище, – предложил он мне.

– Давай, – после некоторого раздумья ответил я.

Мы стали готовиться. На медкомиссии мне пришлось даже уговаривать врачей, чтобы они меня "пропустили", так как у меня, оказывается, плоскостопие. Доводы про Маресьева и что артиллерия это не пехота подействовали, и мне выдали справку.

Я был совершенно один, и решение принял на свой страх и риск, хотя Бауманский – вот моя мечта. Но рядом никого не было, а для мамы это было даже хорошо: сын в казарме под присмотром, обут, одет, накормлен, да и специальность обеспечена – офицер.

Время пролетело достаточно быстро, подходила пора подавать документы.

– Знаешь, – сказал мне Саша Громов, – я буду поступать в Военно-морское училище в Гатчине. У них форма красивее. Давай со мной.

– Нет, я дергаться не буду, – с грустью ответил я. Это было какое-то маленькое предательство, и опять я остался совсем один.

Я приехал в Коломну. Конкурс был, на удивление, большой – 14 человек на место. Правда, были и такие, которые на экзамене на вопрос о последовательном и параллельном соединении источников питания отвечали: "...параллельно соединять плюс с плюсом можно, а плюс с минусом нельзя, потому что батареи будут отталкиваться друг от друга".

Экзамены я сдал, конкурс выдержал и пишу маме письмо, в котором есть такая строчка: "Наверное, я больше никогда отсюда не вернусь". С таким настроением я открывал новую страницу своей жизни.

Курсант

Надо сказать, что с училищем мне повезло. Был прекрасный коллектив преподавателей. Училище только третий год, как стало ракетным, и все было очень здорово организовано. Курсантов было два дивизиона. В каждом по триста человек – три батареи по сто человек в каждой. Первый дивизион – двигателисты, второй – система управления. Я был во втором дивизионе. В батарее было четыре взвода по 25 человек: два взвода первого курса, один – второго и один – третьего. С первого дня и до "последнего звонка" с нами неразлучно был наш командир взвода, старший лейтенант Алексеев. И тоже повезло! Образованный, деликатный и требовательный одновременно. В общем, настоящий офицер! Мы чувствовали себя под его защитой. Отношения со старшекурсниками были нормальные, даже дружественные. Я не помню никаких инцидентов на этой почве.

Среди первокурсников был сын генерала Женя Баскаков. Оказалось, что отец Жени находится в Румынии при нашем посольстве. А моя мама работает в школе нашего посольства, обучая детей сотрудников посольства. И самое интересное, что они знали друг друга. Так мы с Женей подружились, и наши койки в казарме стояли рядом.

Но настоящим другом мне был Юрка Таранин. Мы с ним подружились, когда в короткие часы досуга из тюбиков зубной пасты мастерили маленькие ракеты. Мы вычищали тюбик, засыпали туда различные порошки (марганец, нитроглицерин и прочее) и устраивали соревнования – чья ракета улетит дальше. Были моменты, когда все тюбики приносились в жертву увлечению, и курсантам приходилось переходить на зубной порошок. Позже, на старших курсах, мы с Юркой сначала хотели сделать воздушный мотоцикл (маленький одноместный вертолет), а потом решили спроектировать "Нырок". Это такой аппарат – лодка, которая имеет герметичную кабину и небольшие подводные крылья с изменяемым углом атаки. После набора скорости угол крыльев можно было изменить и уйти под воду на некоторое время – отсюда и название "Нырок". Общее увлечение нас крепко сдружило и сыграло в моей судьбе немалую роль.

В каникулы мне некуда было ехать, потому что в нашей комнатушке жили чужие люди – мама сдала на время загранкомандировки. То есть ехать, конечно, было куда, но ночевать...

Поразительно, как все меняется. Мы все жили в то время в очень стесненных условиях (на одного человека приходилось 2–4 кв. метра), но всегда находили место для друзей, знакомых или просто нуждающихся в помощи. Сейчас, когда квартиры стали отдельными, со всеми удобствами и площадь позволяет даже танцевать, часто видишь озабоченность на лицах, если встает вопрос о ночлеге для родственника.

Я ночевал у Жени Харикова. В маленькой, просто крошечной комнатушке, в которой если два человека встанут, то уже тесно, мне было уютно и тепло от поддержки друга.

Женя показал мне старые часы с музыкальным механизмом, поразившим меня своим звучанием и мелодией. Это что-то было из сказки. Часы давно уже не ходили, а шарманка работала. Увидев такой восторг, Женя подарил этот механизм мне. Вернувшись в училище, после отбоя, когда в казарме уже все легли, но еще идут разговоры, я поставил на табурет шарманку, чтобы усилить звук, и полилась музыка. Казарма стихла, только волшебные звуки из ниоткуда. Это было здорово!

Гауптвахта

Осенью 1959 года, 13 сентября, мне исполняется 18 лет. А в этот день, в воскресенье, все первокурсники должны поехать в колхоз на уборку картошки – так в советское время силами военнослужащих, студентов и городских рабочих выполняли план по сельскому хозяйству.

Мой командир взвода назначает меня дневальным по казарме с расчетом, что я сразу после сдачи дежурства смогу пойти в увольнение, так как неизвестно, сколько времени займет поездка в колхоз.

12 сентября я заступаю дневальным. Утром мой взвод уезжает, а возвращается как раз тогда, когда я сдал дежурство. Поскольку это было воскресенье и надо было выписывать много увольнительных, то командиры объявили, что увольнительных не будет, а будет увольнение по списку.

Я, обрадованный, что уже свободен, покидаю стены училища и иду в центр города. Настроение отличное. Иду по центральной улице, навстречу военный патруль. Остановили меня и спрашивают увольнительную. Я объясняю ситуацию, что увольнение после "картошки" было по списку. Мои объяснения не были приняты, и меня арестовали. В результате я попал на гауптвахту на 5 суток. Когда мой командир взвода узнал об этом, то был очень расстроен и попытался меня взбодрить. Ему удалось освободить меня через трое суток.

Это был единственный арест, и то по недоразумению. Позже я ходил в самоволки, ездил в Москву. Но засекли меня только один раз, и то только по прибытии в казарму, разбирались внутри.

Когда кто-то из курсантов был в самоволке, то после отбоя под его одеяло засовывали шинель и еще чего-нибудь, чтобы обозначить силуэт спящего человека. Ночью в казарме горела одна дежурная лампочка синего цвета. Когда ночью приходил дежурный по училищу проверять наличие курсантов, то обнаружить отсутствующего было крайне тяжело.

Наша 5-я батарея располагалась на втором этаже. С тыльной стороны казармы на расстоянии около трех метров проходил высокий забор, через который курсанты убегали в самоволку. Однажды после подъема из умывальной комнаты мы увидели в окно курсанта-старшекурсника висящим на заборе.Когда спустились, чтобы его быстренько снять, то выяснилось, что он просто уснул, бедняга, обессилев после своего путешествия.

 

В нашей батарее был капитан Конашенков. Он был, кажется, заместителем командира батареи. От офицера в нем была только форма. Ни достоинства, ни чести мы в нем не замечали. Его курсанты не любили. И он отвечал тем же.

Когда подходила его очередь заступать дежурным по училищу, то все знали, что он будет вылавливать нарушителей в основном из нашей батареи. И однажды произошел такой случай.

Капитан Конашенков заступил на дежурство по училищу. Ночью он решил проверить, как несут службу дежурный и дневальный в его собственной батарее. Представьте расположение казармы: длинный коридор, приблизительно в центре стоит тумбочка с телефоном – место, где должен стоять дневальный. Напротив тумбочки – входная дверь в казарму. Справа от тумбочки – дверь в умывальную комнату, еще дальше – туалет. Слева – каптерка, оружейная комната, а в конце коридора (слева от тумбочки) – проход в саму казарму, где в два яруса стоят койки для 100 курсантов.

Посреди ночи капитан Конашенков открывает входную дверь и видит, что у тумбочки на посту никого нет. А у бедняги капитана очень скрипели сапоги. Он, чтобы их не снимать и застать дежурного или дневального врасплох, становится на четвереньки и двигается к проходу в казарму. А дежурный был в туалете, курил. Увидев, что капитан двигается на четвереньках, дежурный тоже опустился на четвереньки и пополз за ним. Так они гуськом проползли несколько метров, когда капитан решил оглянуться. Дежурный по батарее, встретив на себе встревоженный взгляд капитана, оставаясь на четвереньках, приложил руку к пилотке и отрапортовал, как положено. Взбешенный капитан в растерянности вскочил и покинул казарму.

Вор в казарме

На втором курсе у нас в казарме появился лоток самообслуживания. В нем были товары первой необходимости – туалетные принадлежности, асидол для чистки блях и пуговиц, одеколон, платки и тому подобное. Чтобы взять нужную вещь, кладешь деньги в коробку и можешь забирать товар. Часто выручало наличие денег в коробке, особенно перед увольнением: кладешь записку "Лачинов взял 10 руб.", расписываешься и берешь деньги в долг.

Лоток работал и, что удивительно, деньги не пропадали и не кончались – по крайней мере, я не помню, чтобы коробка была пуста. Но через 6–7 месяцев после нововведения объявили, что в лотке стали пропадать деньги.

Курсантам в месяц платили 10 руб. Никогда такого не было, а тут на следующий день после выдачи денежного довольствия, на утреннем построении девять курсантов объявили, что у них пропали деньги – у кого три рубля, у кого пять, у одного рубль. Днем казарма пустая, все на занятиях – значит, ночью.

Кража.

(записки из дневника)

- Батарея, получить деньги! - прозвучала команда.
"Где?", "Уже?", "Вычитают?", "Ура!!", раздалось с разных уголков казармы.

Давно не видел курсантский карман денег. Чего скрывать, ведь 15 дней тому назад был Новый 1962 год. Каждый старался его справить как можно лучше, чтобы новый год был действительно новым.
- Много вычитают? - спросил старшекурсник со смешным прозвищем "Чувак".
- Да кто говорит по 2,5 рубля, кто говорит, что по 10 копеек, не поймешь.
- Да чего тут понимать, - вмешался общий любимец Володька, - будут вычитать по 2,5 рубля: не будем брать деньги, и все!
- Правильно, - раздалось хором.
- Сколько можно вычитать?! - продолжал Володька - вычитают, вычитают, куда только деньги пропадают, неизвестно!, - это был паренек с красивыми голубыми глазами, а зрачки у него были такие здоровые, что, казалось, он видит ими весь мир. Всегда румяный и задорный он держал верх в любом разговоре. Но тут ему стали возражать.
- Нет, Володька, сейчас нельзя, - говорил курсант по прозвищу "Электрон", которое ему дали с легкой руки преподавателя. - Сейчас ведь нас комиссия проверяет.
- А чего нам комиссия, пусть знают, это даже лучше.

Но толки были напрасны. Первый получивший деньги объявил, что никаких вычетов.
- Уже третий месяц ничего не вычитают, отлично! - сказал Володька и, причмокнув сладко губами, добавил, - Ну, я пошел в буфет, кто со мной?

В буфете народу было очень много, а на столах пустые бутылки из-под лимонада и упаковки от печенья, пустые банки из-под сгущенного молока (любимое блюдо курсантов). Да, буфетчица особенно ощущала день получки, успевай только поворачиваться. В этот день были все сыты и довольны. Плохо кормят? Нет, кормят отлично, но когда строгий режим, тогда не наешься. Полезно иногда нарушить режим и полакомиться.

Самоподготовка в этот день прошла замечательно. Наш взвод готовился к огневой, на которой должна присутствовать комиссия. Электрон и Чувак "подкармливали" не успевших сбегать в буфет.
- Скорей бы ужинать, да спать! - усмехнулся "Генерал", произнося свою коронную фразу.
- Зачем же спать, когда деньги есть? - спросил Володька, - Теперь жить можно!

Утром поднимались, как никогда тяжело - видно переели. После утреннего осмотра нас выстроил командир батареи, чтобы сделать объявление. Объявление было ужасающее, как гром среди дня раздались слова: "..Кража..".
Давно мы не слышали этого слова. В прошлом году, когда мы были на втором курсе, у нас в батареи открыли магазин без продавца. Хорошее начало. Собрали с каждого по 7 рублей (старым курсом), накупили товаров и всё, казалось пошло, как по нотам. Но после первого подсчета оказалось, что прибыль магазина составила - 200 рублей (старым курсом). Кто?!! На это вопрос ответа так и не нашли. Кража! Какой ужас, из карманов своих же товарищей, сколько надо наглости иметь, да и вообще, где они родились, эти воры? Где и когда?! Неужели в нашей стране и в наше время? Тысячи проклятий лилось в адрес вора, и он, конечно, слышал их, а результат? Магазин через месяц закрылся, ибо денег в кассе не было, а те товары, которые на витрине стояли, никому уже не нужны.

Курсанты уже перестали верить в добропорядочность людей, хотя и знали, что этих "не добропорядочных" единицы.
Уже в середине второго курса снова слово "Кража" всколыхнуло всю батарею. На этот раз у одного из курсантов с первого курса пропал0 восемнадцать рублей (новыми деньгами). Это была неслыханная кража. Ночью, у своего товарища взять накопления, я повторяю - накопленные деньги. Утром решили каждого обыскать - безрезультатно. Тогда обратились к дневальным. Среди всех, встававших ночью, фамилия Глыдова фигурировала дважды. Что рассказал дневальный, Глыдов встал ночью и попросил у дневального закурить, хотя отлично знал, что он не курит. Тогда он попросил:
- Ну, ты зайди посмотри у своих ребят, найди закурить, будь другом.
Дневальный, курсант второго курса В. Игнатьев, отказал:
- Слушай, кто будет курить, ты или я?!
- Я.
- Так чего же ты меня просишь?

Через полчаса этот лунатик опять подошел к дневальному вторично попросить закурить, и так ни с чем и лег спать. А утром "Кража!"

К вечеру Глыдов сознался. Сознался, лишь узнав, что его видел второкурсник - взяли "на пушку". Негодование курсантов, лучше сказать ребят, было доведено добела. Спросите у Глыдова, он все негодование испытал на себе, и вряд ли осмелиться когда- либо повторить "заход" или "вспомнить молодость".

И вот сейчас, мы уже на третьем курсе, жизнь в батарее течет по нормальному воинскому руслу. Даже магазин работает вот уже 5ый месяц и ни копейки утечки. Если кому-нибудь надо что-либо срочно купить, а карман пуст, то в кассе появляется записка: " к-т Иванов 50 копеек!" (касса - это открытая коробка, куда кладутся деньги за покупку и берется сдача).
Вчера на полит информации командир батареи отметил, что, судя по магазину, у нас изжита кража, и вдруг...
Командир батареи приказал зам ком взводам проверить карманы у личного состава, но опять безрезультатно.
После завтрака все взводы ушли на занятия. Наш взвод выехал "в поле" (полигон в Щурово). По дороге были разные догадки и доводы, и почему-то большинство думали на курсанта Ширшова (с первого курса). Приехали и сразу все дебаты кончились: начались занятия. Умеют наши курсанты работать, золотые руки! Быстро, аккуратно, точно и в срок были проведены все работы. Члены комиссии были довольны, а мы еще больше - вс-таки первое испытание.
На обратном пути (в кузове грузовой машины) опять вспомнили про кражу, но на этот раз решали, что делать с ворами, были уверенны, что деньги крал не один.
- Гнать его из училища и из комсомола", - кричит Володька.
- Да зачем гнать. Сделать ему просто товарищеское внушение, после чего его и так комиссуют.
- А как комсомол?
- Ну, из комсомола вышвырнуть, об этом и речи не может быть.
- Да чего "не может", "не может", а если командование захочет его оставить?!
- Вот, тоже мне "подчиненный". Да какой интерес командованию его оставлять?!
- Под суд его, подлеца, под трибунал! На гражданке за это 6 лет дают - сколько лет на "гражданке" дают, "электрон" не знал, но знал, что сажают.
- Точно, - согласился "Чувак".
- Пускай узнает, почем грамм пота.
Наш разговор прервался: "Взвод, к машине!".
Пришли в расположение (в казарму), и тут первое, что мы услышали "Нашли!".
- Кто???
- Ширшов, - чуть взволновано говорил нам Генка Павлов, - мы всю казарму облазили, ничего. А потом в матраце случайно обнаружили: рука наткнулась на твердый комочек. А потом увидели, что матрац то зашит. Во гадюка!
- Все нашли?
- Кто?
- Да деньги то все?
- А, нет. Только 24 рубля.
- Значит поделили уже - рассудительно пояснил Володька.

	===================================
	"Чувак"	-	Саша Фадеев
	"Генерал"	-	Женя Баскаков
	"Электрон"	-	это я
	Володька	-	скорее всего, Голубев

Наш взвод выезжал в этот день на полигон в Щурово – там проходили занятия на "живой" технике. Курсанты, обратились к нашему командиру, лейтенанту Алексееву, с просьбой разрешить остаться в казарме трем курсантам для расследования. Наш лейтенант был замечательным командиром – никогда не унижал человека, даже тогда, когда без этого, казалось, не обойтись, и разрешил.

Когда все разошлись и разъехались по занятиям, они ощупали каждый уголок, простучали все тумбочки – ничего. Потом стали анализировать. Расписали, у кого сколько пропало. По койкам, на которых они спали, получился квадрат, и в центре этого квадрата койка курсанта, который заявил о пропаже одного рубля.

Они с особой тщательностью прощупали все, что могло его касаться, и нашли. Нашли деньги, зашитые в матрац – вот же сволочь.

Вечером, когда вся батарея уже была в казарме, курсантов построили и объявили результат расследования. Вор признался. Суд был простым: ребята из его взвода так его отделали, что, пролежав месяц-полтора в госпитале, он комиссовался.

С тех пор лоток работал бесперебойно, и ни у кого ничего не пропадало. Сейчас могли бы это назвать дедовщиной, но уверяю, что это было коллективное возмущение и соответствующее возмездие.

Такое случалось и в других батареях. Вот что вспоминает Юрий Карманов:

Прочитал рассказ и он мне напомнил аналогичный случай произошедший и у нас в 5 батарее. Мы были уже на 3 курсе, на стажировке (апрель) под Львовом.и в этот период, суворовцы второкурсники, вычислили казарменного ворюгу (вертится фамилия Голубовский ? ) .... (нецензурно) отделали его и выбросили из окна. После чего он был отправлен в в\часть, дослуживать. Напомню, у нас в батарее два взвода младшего курса были укомплектованы, в основном, кадетами и слегка были "разбавлены" гражданскими. Им, проведшим много лет в мужской среде, свойственно чувство коллективного товарищества и честности в отношениях. Они были неумолимы.

Преподаватели

Спецпредметы нам преподавали молодые офицеры, и это понятно – техника новая. На одном из занятий, когда надо было написать очередную контрольную работу, ко мне подошел преподаватель:

– Какие проблемы? – спросил он, увидев, что я ничего не делаю.

– Никак нет, я закончил.

Он посмотрел мои решения и вдруг сказал:

– Вот тебе задачка: одна лампочка и два выключателя, любое изменение любого выключателя меняет состояние лампочки. Понятно?

– Так точно.

Эту задачку я решил быстро. Старший лейтенант (преподаватель) все время держал меня в поле зрения, и, как только я решил, снова подошел:

– Молодец, а теперь задание на дом: три кнопки и звонок, но звонок должен сработать только при определенной комбинации кнопок. Понятно?

– Так точно, – с неподдельной радостью в голосе тихо ответил я.

Такого еще не было, чтобы преподаватели давали отвлеченные задания и занимались индивидуально. С этого момента меня стали "увлекать" новыми и новыми задачами два наших основных преподавателя.

Именно от них я услышал: "...тебе не место в армии..." Для меня их опека была очень трогательна, ведь это первые взрослые люди, которым была небезразлична моя судьба.

Еще об одном офицере хочу рассказать. Преподавателем по наведению у нас был майор Коханов. Он нас, молодых ребят, курсантов, ошеломил сразу.

Первое занятие по курсу "Наведение". Входит в аудиторию высокий майор с голубовато-водянистыми, немного выпученными глазами, но с осанкой настоящего офицера. Он не был красавцем.

– Встать, смирно! – раздалась команда нашего старшего курсанта в звании "младший сержант". – Товарищ майор, взвод в количестве..." – младший сержант отрапортовал, как положено, о готовности взвода к занятиям. После этого преподаватель приветствует курсантов словами "Здравствуйте, товарищи курсанты", а после команды "Вольно, садитесь" начинаются занятия.

Но в этот раз все было не так:

– Здравствуйте, убийцы, – четко и громко приветствовал нас майор.

Мы оторопели, и после некоторого замешательства раздалось:

– Здравия желаем, товарищ майор, – ответ был не такой слаженный и звучный, как обычно.

– Что сконфузились?! Вы убийцы и должны помнить об этом! Если ранее офицер видел свою жертву сквозь прицел, то вы находитесь далеко от своих жертв, и вам достаточно нажать на кнопку, как исчезнет целый город.

Мы были ошеломлены. Майор знал свое дело великолепно и вел предмет блестяще. В оценках был бескомпромиссен – или пять, или два: "В наведении ядерного оружия других оценок быть не может", – говорил он, если у кого-то были вопросы по этому поводу.

От занятия к занятию мы всё с большим уважением относились к нему. А когда мы оканчивали училище, он для нас был самым любимым, и в нем нам нравилось все. Мы искренне радовались за него, когда ему присвоили звание подполковника.

История с КПСС

Я не был комсомольцем, а в ракетном училище это было не принято, и меня уговорили. На втором курсе меня приняли в комсомол. Я не испытывал ни радости, ни огорчения, а воспринимал это как некую обязанность.

На третьем курсе меня исключили из комсомола за самоволку: мы с Юркой Тараниным попались, когда возвращались из Москвы.

Я учился нормально. Успеваемость была средняя, но если оценка за предмет шла в диплом, я выкладывался по полной программе и всегда получал пятерку. Когда подошли к диплому, то, к удивлению многих, у меня были одни пятерки, кроме Истории КПСС и английского языка. Тут уже зашевелились мои начальники и организовали пересдачу этих двух предметов. Я их успешно пересдал.

Выписка из зачетной ведомости, где указаны все предметы, изучаемые в училище

Теперь наступил следующий этап: меня стали уговаривать вступить в партию – кандидатом. "В какую партию? – говорил я. – Меня недавно из комсомола исключили за самоволку..."

– Это мы тебя для профилактики, чтобы проучить, но ты же исправился! – парировали старшие по званию.

На самом деле шла очередная кампания, после того как Никита Хрущев с какой-то трибуны сказал: "...у нас в ракетных войсках служат лучшие люди...", а тут выпускник с отличными показателями.

Я не заставил долго себя уговаривать и написал заявление.

Кстати, именно во время той самоволки, из-за которой меня исключили из комсомола, я был дома, в Москве, и узнал от мамы, что моя учительница музыки умерла. У меня подступили слезы к горлу, и как-то само собой я сел за пианино и пальцы стали перебирать клавиши. За пианино мне было легче скрыть слезы.

Когда я вернулся в Коломну и самоволка моя была раскрыта, на следующий день мои сослуживцы исключили меня из комсомола. Я, чтобы успокоиться, ушел в хозяйственную комнату, где у нас стояло пианино, и вновь пальцы стали перебирать ту же мелодию. Я дал волю импровизации, соответствующей настроению, и закрепил эту мелодию. Так на свет появилось мое произведение "Скорбь".

Замечу, что в училище я сочинил большинство своих песен. У нас была самодеятельность, и мы ежегодно участвовали в конкурсах между учебными батареями. Был и самодеятельный оркестр, где я играл на фоно. Вот когда пригодилось умение. Благодаря оркестру мы чаще вырывались из-за неприступных стен училища, чтобы выступить в каком-нибудь медицинском училище или еще где-нибудь.

Выпуск офицеров

Наступила пора выпускных экзаменов. Это была приятная и долгожданная пора. С одной стороны – конец казарменному быту, с другой – сама подготовка к ней была очень достойной. Меня никогда так в жизни не обмеривали, чтобы сшить костюм, а тут специально разместили ателье и нам шили форму. Как весной чувствуется прилив сил и дыхание чего-то пробуждающегося, радостного, так и этой осенью – ожидания, мечты, радость и волнение – все сплеталось и волновало.

Экзамены все я сдал на отлично. В результате я окончил училище с отличием и занесением на "вечную" доску почета училища. Во всем училище нас таких было пять человек, и нам было предоставлено право выбора при распределении. Всех остальных назначали в приказном порядке.

И вот настал день, когда всех выпускников собрали в актовом зале. Поздравили, назвали лучших, в том числе и меня. Затем объявили, что распределение по войсковым частям будет, как и положено, на торжественном построении на плацу через три дня, а пять выпускников-отличников могут сегодня выбрать место дальнейшей службы, и зачитали самые "привлекательные" заявки. Среди этих заявок были две в Ленинградскую академию.

Все, кроме меня, сделали публично свой выбор прямо в актовом зале. Я, как ни удивительно, выбор не сделал, а выждал, и когда все остальные отличники сделали свой выбор, я спросил:

– Разрешите подумать?

– Да, конечно. У вас есть два дня.

После обеда, набравшись духу, я впервые за все время учебы пошел к начальнику училища. Мне разрешили пройти. В кабинете кроме начальника училища было еще пять-шесть старших офицеров. Все они меня узнали, поскольку все были на собрании.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться? – отчеканил я.

– Конечно. Ну как? Сделали свой выбор?

– Товарищ генерал, в Ленинградскую академию есть два места, и никто эти места не использовал. Разрешите мне распределиться в Академию вместе со своим другом, курсантом Тараниным. Мы... – далее я вкратце описал историю нашей дружбы.

– Ну что же, дружбу надо приветствовать. Разрешаю, – ответил генерал.

Но тут к его уху склонилась голова одного из старших офицеров, после чего я услышал:

– К сожалению, одно место в Академию занято. Для вас место есть.

Наступила пауза.

– Если вы действительно так дорожите дружбой, – сказал генерал, наблюдая мою молчаливую реакцию, – я вам гарантирую распределение с вашим другом в любую другую часть.

Я вышел радостный, поскольку получил надежду не потерять Юрку. Эх, если бы он тоже был отличником... Я примчался в казарму и рассказал о посещении начальника училища.

– Это мой отец для меня место попросил, – сказал вдруг Юрка Александров из нашего взвода. Его отец в нашем училище вел цикл "История КПСС". Мы его хорошо знали.

Я поблагодарил Юрку за признание и сказал, что никакой обиды нет: "...все бы так сделали...". А мне было очень понятно, что такое, когда отец принимает участие в судьбе своего сына.

Мы вместе стали думать и гадать, что выбрать. Кто-то предложил пойти посоветоваться к начальнику дивизиона, полковнику Кожевникову.

После посещения начальника училища мне уже было проще набраться смелости, и я обратился к начальнику дивизиона.

– Выбери Северо-Кавказский военный округ. Точно будешь в Краснодаре, это будет лучший выбор, – дружественно посоветовал полковник Кожевников.

На следующий день я вновь отправился к начальнику училища и доложил о своем выборе. Конечно, все это происходило не в стороне от Таранина, я с ним обсуждал каждый свой шаг.

Вот и наступил торжественный день – всё училище построено на плацу. Мы в свеженькой, непривычной, но долгожданной офицерской форме. Закончились приветственные и поздравительные речи, стали вручать дипломы и объявлять, кто куда распределен. Дошла очередь до меня: Северо-Кавказский военный округ. Я с волнением ждал очереди Таранина: Северо-Кавказский военный округ. Ура! Офицеры держат слово!

Нам выдали полный комплект обмундирования, вплоть до теплого белья, подъемные, которые после 10 руб. месячного довольствия казались целым состоянием.