Главный конструктор

1980 г. Назначение

Курьянов Борис Федорович предложил новые теоретические решения по исследованию шумов океана, а к ним относились и шумы подводных лодок. Благодаря колоссальным усилиям с его стороны в Институте океанологии был создан отдел акустики океана и организовано его финансирование. Возглавил отдел академик Бреховских Леонид Максимович. С этого времени развитие событий происходило более бурно. Курьянов был доволен ходом событий и много делал, чтобы выбить деньги и помещение. Я был единственным и основным его помощником, и на меня свалилась вся практическая работа по становлению лаборатории, начиная с ремонта помещения и кончая выбиванием техники и ее эксплуатации, по подбору кадров, написанию компьютерных программ, разработке различных интерфейсов, ну и, конечно, по составлению всевозможных отчетов, технических заданий и пр.

Л. М. Бреховских с собой перетащил из Акустического института еще две приближенных к себе лаборатории. Одна из них – лаборатория теоретиков, в которой были очень толковые ребята, такие как Гончаров В. В., Постнов, и вторая лаборатория – техническая, численностью более 10 чел., под руководством Житковского. Но теоретическим и практическим центром оставалась лаборатория Курьянова. В его голове родилась идея, позволившая раскрутить финансовый поток.

При содействии директора Института А. С. Монина и поддержке Л. М. Бреховских появилось целевое финансирование для создания глубоководных автономных донных станций (АДС).

Поскольку это были очень большие деньги, то весь этот "пирог" захватил Житковский. Главным конструктором был назначен его сотрудник, кандидат наук Евгений Селин.

Все было засекречено по всем правилам, поэтому мы пользовались только скудными слухами и догадками.

Прошло приблизительно около года, как вдруг меня приглашают на закрытое совещание к Бреховских, на котором с отчетными докладами выступили главный конструктор Евгений Селин и главный конструктор ОКБ Института Виктор Бровко. Селин рассказал об АДС (с графиками и плакатами), после чего Бровко объявил, что донной станции не будет, а будет "мешок с деталями", потому что по техническому заданию, с которым они работают, ничего другого получиться не может. После некоторых дебатов Бреховских обращается ко мне:

– Мы решили Вам предложить возглавить разработку донной станции.
– Мне надо подумать, – ответил я, ошарашенный таким поворотом дела. Тем более что я впервые увидел на плакатах, что "натворил" Селин.
– Нечего думать. Или соглашайся, или увольняйся! – твердо прозвучал голос Абрама Львовича Генкина, представителя ВМФ.
– Сколько времени Вам требуется? – спокойно, как и всегда, спросил Бреховских.
– Две недели.
– Хорошо, мы даем Вам 10 дней, – завершил разговор Леонид Максимович.

Времени было немного, чтобы в деталях разобраться со всеми предложениями, техническими заданиями и отчетами. Посетить лаборатории и цеха, где уже что-то пытались делать. Оказывается, станция строится уже год, и если все начинать сначала, то у меня будет срок на ее создание на целый год меньше, то есть менее чем половина срока. А станция делалась, деньги выделялись по личному распоряжению президента академии наук Александрова Анатолия Петровича и отчет держать также надо будет перед ним.

Я понимал, что Институт и академик Бреховских оказались в очень затруднительном положении, так как упущено не только время, но и огромные средства, а главное - под угрозой репутация. Как они решились все возложить на меня, для меня загадка. Понятно, что все это происходило с подачи Курьянова, который видел меня в работе, но не он дирижер этого оркестра и передать такую махину "электронщику" - это смелый и отчаянный шаг. И на совещании, да и потом в кулуарах, не раз звучало, что я "электронщик", а не конструктор и завалю эту работу, даже не начиная.

Я подготовил справку, а также предварительные требования, на которых согласен принять предложение.

Мои требования состояли из 14 пунктов, два из которых звучали приблизительно так:
– Время на составление технического задания не ограничивать, но как только оно будет утверждено, все требования на изменения будут восприниматься только как пожелания, иначе мы никогда не создадим станцию.
– Создать под моим руководством инженерно-техническую группу в составе 11 человек (штатное расписание прилагается).

После того как я доложил и зачитал требования, я ожидал какого-то обсуждения, но услышал:
– Приступайте, приказ уже подписан.

Вот те раз! Им уже не важно было, что я говорил – приказ был заранее подписан, и все! Видимо, ситуация была более критической, чем я представлял. Оно и понятно: сколько за год денег вбухали и куда? Оснащение лабораторий фотоаппаратами и телевизорами, да и другими, практически не имеющими отношение к теме, приборами. В общем, я приступил.

Прежде всего я засел за техническое задание и на одном дыхании его написал за неделю. Причем настолько подробно, что каждый отдельный узел или блок был расписан досконально, вплоть до контакта. Я уж не говорю, что все это базировалось на общей структурной и функциональной схемах.

Станция создавалась заново! Число приборных контейнеров я сократил с шести до трех и сразу выиграл по всем характеристикам. Сложность станции заключалась в том, что впервые в ней должна быть размещена вычислительная машина. Надо представить 1980 год, чтобы понять, насколько это непростая задача, так как процессоры были очень громоздкими и весьма энергоемкими.

Техническое задание (ТЗ) утвердили практически без обсуждений. Однако решили подстраховаться и разработать станцию в трех вариантах: первый – создать АДС самим; второй – с помощью СКБ САМИ, имеющего большой опыт; третий – поручить ВНИИФТРИ, почтовому ящику, где работал Сергей Мучкапский и с которым очень подружился Курьянов.

Расчет был на то, что какой-нибудь из трех вариантов должен спасти от провала.

Во ВНИИФТРИ я не верил с самого начала, но это была прихоть Курьянова и он позволил им откусить часть "пирога".

Другое дело – сахалинцы, но они не работали с вычислительной техникой, которая тянет за собой и другие проблемы. Но опыт и задел у сахалинских ребят был, конечно, огромным.

Мне нужны были люди – грамотные, пробивные, рукастые и энергичные. Конечно, сразу началось протеже "сынков", но мы это уже проходили.

Из моих знакомых, проверенных в бою, мне были близки "Волонтеры" – бойцы стройотряда. Но их инженерные качества и пристрастия мне не были известны. Первый, кому я предложил перейти в Институт океанологии, был Виктор Никифоров. Помните почетного козерога по прозвищу Хам? Именно ему я передал свой отряд. Как-никак, а мы подружились в "бою" в 1968 г.

Теперь он работал в Тушинском почтовом ящике и что-то там копировал с американских шаттлов. Он видел перспективы работы, но согласился с трудом и не сразу. Я ему пообещал, что все сделаю для того, чтобы он пошел не через пять лет в загранэкспедицию, как это допускается после почтовых ящиков, а как можно раньше.

Появление Виктора здорово мне помогло. Он взял на себя все вопросы организационного характера, связанные с размещением и выполнением договоров, а также вопросы снабжения. Понимая, что нужен научный рост, я все время привлекал Виктора к науке и заставлял его писать статьи и выступать. Из МАИ перевелся к нам и Юра Кочетков, который не очень ценен был как инженер, но незаменим как монтажник.

Позже появились, в результате проведенного конкурса, Валентин Лиров (сейчас в Америке), Тимашкевич, Лебедев, Воротников и Волков. Каждый отвечал за вполне определенное направление. Это были толковые ребята.

Рождение станции

Основной заказ на изготовление корпусов станций размещен был в ОКБ нашего института. Корпус – это основа станции, ведь он должен выдержать давление более 600 атмосфер, чтобы обеспечить работоспособность на глубине 6000 метров. Варианты, которые уже были готовы, я отверг. Надо сказать, что Виктор Бровко, отвечающий в ОКБ за корпуса, всегда с пониманием относился к моим требованиям. Конечно, мы спорили, конечно, не все шло гладко, но главное – и он, и я хотели создать станцию, а не потратить время и средства. Мне повезло с партнером!

Корпуса переделывали дважды. Меняли технологии, конструкцию, испытывали их в барокамерах, и Бровко все сделал как надо – корпуса получились емкими, надежными и удобными в эксплуатации.

Времени у нас не было, приходилось начинать с нуля, а нуль – это исследование. Не скажу, что мы его провели досконально, но все же по основным узлам станции это необходимо было сделать.

Сложнее было с лабораториями, изготавливающими регистраторы (магнитофоны) и другие электронные узлы. Приходилось много сил тратить на обуздание амбиций, чтобы получить нужный результат. А когда это не получалось, то приходилось подключаться самим и своими силами доказывать правильность принятых решений. Так было с формирователями кодов для акустического канала связи, когда вместо огромного блока, состоящего из более чем 60 микросхем и только частично соответствующего ТЗ, мне пришлось в экспедиции разработать схему, полностью соответствующую ТЗ, выполненную всего на 14 малопотребляющих микросхемах.

Много подобных проблем было и с микро ЭВМ. Ее готовили в лаборатории Льва Утякова. Я понимал (благодаря опыту, полученному от сахалинцев), что мелочей при конструировании АДС нет, и там, где многие не видели или не хотели видеть проблем, я добивался нужного решения. Но ученые мужи – люд особый.

Ровно через девять месяцев "ребенок родился" – мы провели испытания в Геленджике. Правда, он еще многого не умел, но в основном скелет станции был готов. К этому времени уже было построено по нашему техническому заданию, в котором я принимал участие, научное судно "Академик Мстислав Келдыш". Построили его в Финляндии, и оно ждало нас в Калининграде для проведения натурных испытаний. Экспедиция должна начаться в июле 1981 года.

Я помнил о своем обещании Виктору Никифорову, и мне удалось получить в центральных органах разрешение на загранплавание. Я был счастлив, а Виктор то ли не подавал виду, то ли ему действительно было безразлично.

Пока моя группа создавала АДС, все шло нормально, но как только прошли успешно испытания в Геленджике, начались какие-то сложности. Во-первых, ко мне резко изменил отношение сам Курьянов, боясь, как я думаю, что мы выделимся в отдельную лабораторию или перейдем под крыло В. С. Ястребова. Именно Ястребову подчинялось ОКБ, и он вел серьезные разработки по обитаемым подводным аппаратам и подводным роботам.

Курьянов даже провел собрание лаборатории, пытаясь дать понять, что все люди подчиняются ему, и он может заставить всех инженеров переучиваться на теоретиков. После собрания ко мне стали подходить ребята и каждый по-своему недоуменно реагировал на выступление Курьянова.

Моя техническая группа выросла до лаборатории и по численности, и по выдаваемым, а тем более ожидаемым результатам. И это основная причина беспокойства Курьянова.

Буквально на следующий день после собрания Курьянов все представил академику Бреховских, будто я завладел лабораторией и он готов уйти с должности заведующего лабораторией и пойти работать старшим научным сотрудником. Это был дешевый ход, не достойный даже для шаловливого ребенка.

Настроение того времени и мое ощущение сохранилось в записях дневника о собрании лаборатории и пр.

После испытаний в Геленджике зачастили в лабораторию Житковский и другие псевдонаучные мужи и чиновники. Каждый старался быть причастным и "надеть уздечку".

Шла подготовка к экспедиции, но еще не готовы были некоторые узлы и требовалась доработка некоторых элементов конструкции. Так что работы хватало выше крыши. С момента назначения меня главным конструктором я работал по 12–14 часов. Для меня это было, скорее, в радость, чем в тягость, только рядом было много наносного и липучего, что отнимало много сил.

Это еще не были проведены натурные испытания, а что же будет, если испытания донной станции пройдут успешно?!

1981 г. Испытания...

Подошло время оформления в экспедицию для рабочих испытаний донных станций. Подходит Саша Лебедев и говорит:
– Рубен, а ты в экспедицию не идешь, партбюро тебя зарубило.
– Как это?! – не поверил я, подозревая, что это розыгрыш.
– Житковский на партбюро сказал, что тебя нельзя пускать в экспедицию, ты алкоголик.

Тут мои сомнения рассеялись: Житковский – фамилия конкретная и вряд ли была бы уместна в шутке. Я работал уже семь лет, меня хорошо знали в Институте и не приняли бы в расчет явную фальшь. Но тут правая рука Бреховских неспроста заявляет, значит, пускать не надо, а алкоголик Рубен или нет – это уже не важно. В партбюро мне подтвердили факт выпада Житковского.

Я пошел прямо по адресу – к Бреховских. Разложив все по полочкам и объяснив мимоходом, что станцию еще надо доводить в экспедиции, я услышал: "Хорошо, я возьму Вас в экспедицию под свою ответственность. Только попрошу Вас: не пейте, пожалуйста".
– Я постараюсь, – с некоторой иронией вылетел из меня ответ и я вышел.

Ох уж эти игры! Уздечку не удалось надеть, так попытался просто выбить из седла. Но этот раунд я выиграл. Какой будет следующий?