Вознаграждение за труд

В нашей лаборатории появились два новых сотрудника – конечно, по чьей-то рекомендации или по настоянию директора: Курьянов Борис Федорович, кандидат наук, акустик-математик, и Клячин Боря, тоже акустик-математик, только-только после окончания университета.

Курьянов вынашивал идею применения вычислительной техники для анализа акустических шумов океана. Он сразу стал изучать мини-ЭВМ и фактически был единственным, кому требовалась ЭВМ. В его работе я был для него ключевым и необходимым звеном. Он стал обхаживать меня и уговаривать, тайно, пойти с ним, если ему позволят организовать новую лабораторию. Он обещал экспедиции и все, что только я пожелаю! Он писал какие-то письма, обоснования и добился выделения лаборатории. Это был уже конец 1977 года.

В январе 1978 года я был приказом утвержден на должность ведущего инженера в новой лаборатории. Курьянов забрал не только меня, но и мини-ЭВМ. Для Ситникова, конечно, это был удар в спину. Мы территориально находились пока на старых площадях, но "поезд тронулся".

Вскоре Курьянов организовал командировку с экспедицией на Сахалин. Мы прибыли с ним в Южно-Сахалинск. Причем, чтобы попасть на Сахалин, нужно было оформлять специальные пропуска, таким был Советский Союз.

Ю. Белавин

В Южно-Сахалинске находилось специальное конструкторское бюро (СКБ САМИ), где директором был довольно энергичный и удивительно пробивной Юрий Белавин – около сорока лет. Одним из основных направлений СКБ была разработка и создание автономных донных станций для регистрации шумов океана. Делали их и по заказу военных. Мне надо было вместе с ними выйти в море на судне ледокольного типа "Пегас" в открытое море, установить на судне вычислительную машину, привезенную из Москвы, что само по себе было в то время необычно и, может быть, впервые. На судах Института океанологии, таких как "ВИТЯЗЬ", "Дмитрий Менделеев", "Курчатов", уже стояли стационарные ЭВМ, но чтобы ставить свою ЭВМ на время одной экспедиции – такого еще не было. Кроме того, это была первая ЭВМ, которая непосредственно должна подсоединяться к экспериментальной аппаратуре. На "Пегасе" вообще не видели такой техники, только слышали.

Мне выделили лабораторию на судне и сразу, по прибытии, ЭВМ (габаритный груз был отправлен железной дорогой). Я установил и запустил компьютер. Делегации приходили как на выставку – каждый хотел посмотреть это современное чудо.

Морское крещение

Вскоре мы вышли в море, не заграницу, конечно, а по своим внутренним морям. Обкатывали и налаживали оборудование, оформляли паспорта моряка и ждали разрешения на заграничную экспедицию. Это было мое первое морское крещение. Но настоящее крещение было впереди.

Первое фото на заграничный паспорт моряка мне делал кореец, и получилось очень даже ничего.

Руководство экспедиции добивалось у Москвы захода в Токио и Сингапур, но были какие-то проблемы. Тогда, как мне кажется, чтобы все-таки попасть в Токио, решили провести какой-то ремонт судна именно в Токио и послали опять запрос в Москву, а пока мы вовсю готовились. В конце концов нам экспедицию разрешили. Выходили из Находки, куда прилетели и японцы. Вот запись из дневника:

3 марта 1978 года.

Вчера японцы закончили осмотр корабля для оценки стоимости его ремонта, и сегодня в 20:00 мы должны выйти в море. Увольнение в Находку разрешено до 17:00. Утром запустил машину – не работает. Пришлось заняться ремонтом, а хотел сесть за письмо – последний день! Нашел причину: в левом 201-м ТЭЗе (плата – типовой элемент замены) слабое считывание 15-го разряда. Перепаял – заработало. Но время уже обеденное.

Написал письмо и, взяв командировку, так как паспорта у нас уже отобрали, помчался на почту Находка-3. Может, будет еще письмо?! Хотя и по содержанию, и по времени я получил уже все письма, но... На почте меня признали и приняли с командировкой, ведь я туда бегал каждый день (в Находке мы уже неделю), но писем не было.

Для меня все было впервые – это первая морская экспедиция и первая зарубежная. Первый досмотр судна (пограничники и таможенники). Во время досмотра судна каждый должен находиться в своей каюте и не выходить из нее, пока досмотр не кончится. Пограничники проверяют трюмы, машинное отделение и всякого рода возможные тайнички.

Отдельная команда проводит у капитана паспортный контроль и проверку других документов. Таможенники проверяют декларации и груз.

Надо сказать, что пока не с чем сравнивать, но все равно процедура какая-то унизительная. А уж когда увидишь, как это делается в зарубежных портах, то появляется чувство убогости и стыда за свою страну.

Около 23:00 мы вышли в море. Шли по тонкому льду, пригодились ледокольные качества судна. Затем, из-за холода и мокрого ветра, судно стало обледеневать. Поступила команда: "Все наверх – рубить лед!" Вот она стихия! Вот она борьба за жизнь. Лед сантиметровым слоем покрыл все – лебедки, веревки, палубу, ну все. Рубили лед все утро, а судно шло и шло на юг. Ледяной покров на море уже практически кончился, и с каждым днем становилось заметно теплее. Вскоре мы уже выходили на палубу загорать – вот уж действительно планета небольшая!

Впервые я увидел океан!!! Это, конечно, чудо! Цвет воды меняется от погоды, но в штиль и солнечную погоду цвет фантастичной голубизны и прозрачности. Чтобы понять прозрачность, достаточно подойти к борту и увидеть, как пронизывают солнечные лучи эту бесконечную воду, а чтобы убедиться – стоит бросить монету в воду, которая будет падать в толщу воды, вращаясь и поблескивая, а ты стоишь и считаешь, считаешь, пока еще видишь ее сверкание в солнечных лучах… ЗДОРОВО!!! На судне и возле него нет никаких мошек, мух или комаров, а вокруг судна только вода под названием Тихий океан – глазу не за что зацепиться: ни островка, ни птиц, ничего!

В моей лаборатории иллюминаторы были чуть выше ватерлинии. В иллюминатор интересно посмотреть один раз или два – кроме воды ничего не видно, да и обзор невелик. Вожусь я как-то со своей техникой и вдруг мне показалось, что в иллюминатор кто-то заглянул.

Я приблизился к иллюминатору – ничего, кроме воды. "Почудилось", – подумал я. Через минуту опять – я уже стал присматриваться: ведь не крыша у меня поехала?! О, слава богу, я здоров – это летучие рыбы. Так я с ними познакомился. Выбегаю на палубу и наблюдаю, как из воды от борта судна вылетают рыбы и парят над водой до одного-двух десятков метров. Позже, когда мы поймали несколько штук, я разглядел – они были похожи на селедку, только с большими плавниками и тонкими прозрачными перепонками. В полете они изящные, а на палубе даже некрасивые.

Но вот чудо-рыба – так это королевская макрель или корифена (испанцы называют ее "золотая дорадо"). Это быстрый морской хищник около 80 см длиной и удивительной раскраски. Чешуя золотистая, а в районе плавников переливается радужными цветами. Если можно по сказкам представить Жар-птицу, то это точно Жар-рыба!!!

Техника тоже для меня новая. Задача сахалинцев была – отработать постановку станции и добиться надежного ее подъема и нахождения после всплытия. Задача эта далеко не простая. Станцию ставили на большой глубине – от 1 до 4 км. Судно на такой глубине на якорь не встанет, поэтому находится в дрейфе несколько дней или ходит по специально проложенному курсу, пока станция на дне. После команды на всплытие станция не поднимается вертикально вверх. Она всплывает в разных слоях под разными углами из-за течений и своих гидродинамических характеристик – всякие там выступы и прочее. В результате, когда станция всплыла, сигнал ее радиомаяка может быть за несколько километров от судна, несмотря на то, что судно старается выйти в ту же точку с помощью спутниковой навигационной системы Магнавокс, где расставалось со станцией. Для того чтобы обнаружить станцию после всплытия, у нее имеется радиомаяк, проблесковый маячок и уголковый отражатель. Конечно, каждая из систем может выйти из строя. Даже антенна, на макушке которой укреплен уголковый отражатель, может просто отломиться.

Первая и самая волнительная задача – услышать сигнал: всплыла или нет, цела или нет, работает радио или нет и т. д. Если станция всплыла – это уже праздник. Найти ее – казалось бы, вопрос времени. Но это только на первый взгляд. При всплытии станция из воды выходит едва-едва, поэтому разглядеть ее при волнении океана за несколько миль крайне сложно, даже если знаешь, куда смотреть. Так вот вторая задача: определить направление – где она.

Во время этой экспедиции у нас в ходу были все средства использованы. Иногда достаточно было пеленгатора, локатора и впередсмотрящего. Пеленгатор улавливал сигнал радиомаяка и направление, после чего судно меняло положение и определялось второе направление. В результате определялись координаты нахождения станции.

А иногда раздавалась команда: "Все на поиск станции". При этом все выходили на верхнюю палубу, вооружались биноклями и сканировали свои сектора обзора до горизонта. Иногда это продолжалось весь день и всю ночь. Почему ночь? Дело в том, что ночью станцию легче найти, так как у нее специально установлен проблесковый маяк, который сразу включается после всплытия. Поскольку маяк работает постоянно, то время его работы ограничено ресурсом аккумуляторов, и если не найти станцию за это отведенное время, то ее можно утерять навсегда. Для этого постановку станции планируют таким образом, чтобы всплытие состоялось к вечеру (всплытие с глубины занимает около часа). Если все удачно, то до наступления темноты станция уже будет на борту, а если нет, то ночь может помочь.

Я всегда с огромным уважением относился к любому труду, а тут все технические решения были изящны и выверены. Сахалинцы чувствовали мое отношение и доверительно ко мне относились. Я плотно работал вместе с ними и помогал как только мог. Я чувствовал себя "в своей тарелке", если бы не качка. Сахалинцы поначалу все держали в секрете, но после того, как я помог им решить одну-две технические задачи, они стали более открыты. В конце концов, мы как бы стали одной командой и дорабатывали станции по мере выявления проблем. А проблем было много. То фал запутается за антенну и замкнет ее на корпус, то проблесковый маяк откажет, то откажет гидроакустическая связь и не проходит команда на всплытие станции и т. д. Первопроходцам всегда не просто!

Пари

По жизни я очень любознательный. Однажды я как-то озадачил своих ребят: "Почему рыба плавает на пузыре, а не под ним? Почему рыба всю свою рыбью жизнь тратит энергию, чтобы удерживать себя над пузырем? Ведь когда ее оглушишь, то она переворачивается вверх брюхом?", а потом спросил: "А что будет с воздушным шариком, если его надуть и опустить на дно, где давление 200–300 атмосфер, а потом поднять?" Вопрос заинтересовал всех инженеров и научных работников, и, что удивительно, мнения разделились почти поровну. Одни утверждали, что шарик от давления лопнет, другие, наоборот, что шарик останется целым, а после подъема даже надутым.

Особенно горячо спорили кореец У Тон Иль и его сахалинский коллега. Они затеяли спор на 10 литров водки и договорились на следующем полигоне, когда будем ставить станцию на 3000 метров, проверить, кто прав. А 3000 метров – это 300 атмосфер!

И вот настало время эксперимента. Обычно очень изящная, станция в этот раз выглядела как баба-яга. Она вся была обвешена надутыми презервативами и резиновыми перчатками. Причем все надутые изделия были помещены в мешочки или обвязаны сетками, чтобы уберечь от случайного прокола или повреждения о корпус станции при погружении и подъеме. Очень жалею, что у меня нет фотографии той постановки, но остались стихи, которые я посвятил этому эксперименту.

Я пока оставлю решение этого вопроса, чтобы немного заинтриговать, но после того, как станцию подняли, мы очень весело погуляли, потому что спорили почти все, но не все так крупно.

В дальнейшем этот эксперимент лег в основу одного из моих изобретений, но о нем в свое время.

Итак, мы бороздим Тихий океан, выбирая места глубиной от 2000 до 4000 метров, чтобы поработать с автономными донными станциями и довести их до ума.

В мою задачу входило считывать акустические записи с магнитофонов станций и обрабатывать их на ЭВМ алгоритмами Курьянова. Алгоритмы были сырые, а сам Курьянов в экспедицию не пошел. Записей было много. По договоренности с руководством я копировал все полученные записи для отправки их в Москву.

На ледокольном судне подошли к Сингапуру – заправиться и закупить продукты. Нам не дозволено было сходить на берег. Мы только в конце экспедиции получили презенты в виде набора фломастеров и, кажется, блока жвачки.

Подводный мир

В этой экспедиции самым большим впечатлением было посещение кораллового рифа Окино-Торисима (Parece Vella). Вернее, это был десант. Внешне риф выглядел как огромное более светлое пятно эллипсной формы. Окантованное белыми бурунами, оно протянулось на 4,5 км. На фото его хорошо видно, надо только щелкнуть по картинке, чтобы увеличить размер. Это тоже чудо: посреди бескрайнего океана вдруг светится окруженное бурунами огромное "озеро".

Все, кто был на судне, предполагали возможность посещения рифов и были к этому готовы, кроме меня. У меня не было ни маски, ни трубки, ни специальной обувки или ласт. Мне удалось найти металлический прут и сделать ломик. Трехпалые перчатки тоже нашел без труда. Друзья нашли маску и трубку. Тренировочный костюм у меня был, а поскольку ни ласт, ни какой-либо другой обуви не нашлось, то мне пришлось отправиться в своих единственных туфлях.

СПРАВКА: Этот риф, возможно, впервые был открыт испанским моряком Bernardo de la Torre в 1543 году, затем Miguel Lopez de Legazpi в 1565-м, и назван Parece Vela (по-испански).

В 1789-м на риф наткнулся William Douglas (британское судно Iphigenia), и в следующем году это место получило имя Douglas Reef.

Японцам о существовании атолла, возможно, не было известно до 1888 г. В 1922-м и 1925 гг. японский флот отправляет военный корабль Manshu, исследовал эту область Тихого океана. В 1931-м Япония объявила риф японской территорией, под юрисдикцией города Токио, классифицируя это как часть островов Огасавара, и назвала Okinotorishima (Okinotori-shima). В течение 1939 и 1941 был построен фундамент для маяка и метеорологического участка наблюдения, однако строительство было прервано: началась Вторая мировая война.

После поражения Японии Соединенные Штаты взяли под свой суверенитет острова Огасавара, а возвратили их Японии только в 1968 г.

В период с 1987 по 1993 гг. правительство Токио и позже центральное правительство строило стальные волнорезы и конкретные стены с целью остановить эрозию Okinotorishima, у которого над водой сегодня осталось только два из пяти камней, которые присутствовали с 1939 г.

В 1988-м японский Центр морской науки и техники финансирует исследования по защите рифа от разрушительных воздействий тайфунов.

Погрузив на бот (шлюпку) свои снасти, мы направились к рифу. Представьте: океан, по всему горизонту глазу не за что зацепиться, а тут перед тобой что-то бурлит и пенится, и за этим бурлящим барьером, внутри, тишь и удивительной голубизны вода.

Мы легко нашли место в периметре атолла, чтобы бот проскочил внутрь лагуны. Проехав еще немного, бот встал на якорь. Глубина в лагуне была от 3 до 4,5 м. Но было множество коралловых колоний, расположенных на меньших глубинах – от 1,5 до 2 м.

Погрузившись в воду, я несколько минут держался за борт бота и не мог оторваться от поразившей меня красоты. Подо мной кипела жизнь, да какая! Над разноцветными и причудливыми кораллами плавали стайки мелких разноцветных непуганых рыбешек. Наконец я решился оторваться от бота. Думал, сам пойду ко дну. Но вода, видимо, такая плотная, что я спокойно плавал с ломиком в руке. В лагуне оказалось достаточно сильное течение. Первая попытка нырнуть мне не удалась – вода выталкивала меня. Только с третьей попытки, усиленно разгребая воду руками, мне удалось достичь цели. Тридакны с нежнейшей мантией удивительной расцветки настолько привлекательны, что их хочется гладить. Морские ежи не украшали риф, скорее, защищали. Я чувствовал, как их иголки впивались мне в ноги, когда я пытался встать на выступ и отдышаться.

На склонах рифовых каньонов я видел двух мурен. Их норы находились рядом, и они почти синхронно появлялись из своих нор – жутковато. А перед маской проплывали то желтые полупрозрачные рыбки с вертикальными темными полосками, то такие же, но с горизонтальными полосками. Красота, всего не передать. Я, наверное, дольше всех любовался этой красотой, когда остальные уже набирали в коллекцию дары моря.

Освоившись, я тоже стал присматривать и откалывать, отщеплять кораллы и тридакны. Присмотрев интересную раковину или коралл, я набирал воздух и быстро к ним нырял. Аккуратно работая ломиком, чтобы не нарушить красоту, подрубаешь основание. Но в воде работать ломиком – это не на земле. Тут нет опоры, а, наоборот, тебя все время тянет вверх. За один раз отломить у меня практически не получалось. Приходилось всплывать. Но если при всплытии при сильном течении в лагуне потерять из виду свой объект, то найти его потом в этом пышном коралловом саду не то что сложно, скорее, вообще невозможно. Я это рассказываю так подробно для того, чтобы описать невероятный случай, произошедший со мной.

Мы ныряли уже более двух часов. Я приглядел на глубине чуть более двух метров коралл. Нырнул, подрубил, а когда запас воздуха уже кончился, я решил его оторвать. Коралл оторвался и выскочил из рук. Я, забыв про нехватку воздуха, нашел его и стал подниматься, но он вновь выпал из рук. Я вновь ринулся за ним, боясь потерять из виду. Когда поднялся вместе с ним на поверхность и вобрал в легкие воздух, в моей голове что-то произошло.

Я понял, что могу под водой находиться намного дольше. И действительно, после этого я нырял и был под водой намного спокойнее и дольше. Всего мы провели в воде, не вылезая, четыре часа.

Когда на судне меня, полуобалдевшего от увиденного, спросили о впечатлениях, я сказал: "Все как у людей: друг друга жрут, но как красиво они это делают!"

Все ступни моих ног были усеяны шипами морских ежей, так как ботинки сбоку просто разорвались.

На судне выяснилось, что только у меня были тридакны с приросшими на них кораллами. Одну я привез домой, а две у меня выменяли сразу на судне.

Так, проведя на Сахалине и на судне шесть месяцев, в конце августа мой первый морской поход завершился.