В 1945 году маме дали служебную комнату на Таганке, на улице Б. Коммунистическая (ул. Александра Солженицына), в доме № 9. Вообще-то, дом № 9 – это Дом учителя - бывшая усадьба помещика Зубова, который, как говорили, подарил свою усадьбу большевикам, что дало право его родственникам остаться в этом поместье, но только на чердаке.
Много позже я узнал, что дом этот не помещика, а купца, и история его истинных владельцев вызывает щемящее чувство печали за свою страну. Но я буду описывать то, с чем вырос, что помню с детства.
Для нас это был целый дворец и в отличном состоянии – очень красивый. Там давали концерты, устраивали вечера. Сохранилась фотография, как на сцене Дома учителя выступала и моя мама. У нее был очень мелодичный, бархатный голос, который сохранился до старости, и кто с ней разговаривал по телефону, не мог поверить, что разговаривает с пожилой женщиной.
Я хорошо помню эти самодеятельные концерты, но не знаю, как они организовывались.
Но мы, конечно, жили не в Доме учителя, а в левом домике от этого дворца, где раньше была конюшня Зубовых.
У нас была комната площадью 12 квадратных метров. Одно окошко, которое выходило прямо на улицу (на фото первое слева).
Внутри этой комнатушки была печка. Сначала топка была прямо в комнату, но потом переделали и топка выходила на общую кухню, у нас было еще трое соседей. За кухонной дверью, которая закрывалась на замок, был длинный коридор. В конце этого коридора был умывальник, из крана которого лилась ледяная вода. Не раз бывало, когда утром я шел умываться и думал, что сейчас помою шею, как вдруг в спину слышу мамин возглас: "Сынок, не забудь помыть шею!" Сразу во мне поднимался протест: "Никогда, я же сам хотел!" – шептал я сам себе. Вот такой бунтарский характер был у меня.
С другой стороны усадьбы стоял похожий домик – это ранее был каретный дом. Теперь там разместился какой-то художник-скульптор – была студия и много всякой гипсовой лепнины. Мы как-то один раз к нему пробрались через крышу или окно, сейчас не помню, но ничего красивого, кроме фотоаппарата, там не нашли. Фотоаппарат взяли ребята постарше, а мы, шантрапа 6–7 лет, тоже что-то взяли на память. Вот так начиналась дворовая жизнь на Таганке. Только больше мы никогда ни к кому не залезали.
Улица была вымощена булыжниками и была очень зеленая. На каждой стороне улицы достаточно плотно, как аллея, стояли взрослые деревья. Летом они смыкали над улицей свои кроны, образуя красивый туннель.
И сейчас на фото 2003 года (мне уже за 60) видны сохранившиеся деревья перед нашим домом в три оконца. Именно с ними я и рос.
Очень интересно посмотреть на фото, когда деревья были только посажены. К счастью, такое фото есть, и датировано 1888 годом.
Вглядываясь в эту фотографию, поражаешься, как изменился мир: улицы свободные, народу мало, все знают владельцев магазинов... На всей улице лошадей меньше, чем автомобилей под моим окном. На фото дома на нечетной стороне улицы такие, какими я их помню из детства, только вывески другие. Проглядывается и мой домик в три окошка.
Сейчас это забыто, но в мое детство ранним утром улицы подметали и поливали из шлангов. Поливали и дворы. И когда утром встаешь, то пахло какой-то свежестью. Осенью, когда на юге созревали арбузы, как раз в начале нашей улицы, сколачивали из досок решетчатые арбузные комоды, которые на ночь закрывались на замок. Мальчишкам только дай повод поразвлечься – и мы частенько поздним вечером пробирались к этим сооружениям, отдирали одну или две доски, чтобы пролез арбуз, и наслаждались добычей. Не скажу, что это было часто, но было…
Двор у нас был достаточно большой, потому что за Домом учителя стояла 4-этажная школа, и ее двор был тоже нашей территорией, так как забора не было. Во дворе нас, ребятишек, было немного: я, по прозвищу "Армяшка", или "Рубен Суреныч Померанцев, любитель музыки и танцев"; Витька Уланов, мой ровесник по прозвищу "Буржуй", потому что они жили в отдельной, правда, крохотной, комнате в здании школы – то есть в тепле, и он ходил всегда очень опрятный. Мы-то все топили печки углем сами, чтобы обогреться. Уголь и дрова хранились у каждого в своем сарае.
Да, так кто у нас еще был – Ромка Янюков, татарчонок, сын дворничихи, который жил в каморке около 7 кв. м на первом этаже в Доме учителя. Ромка был младше меня на 2 года, а поскольку я легче дружил с младшими, то он, наверное, был для меня ближе всех во дворе. Колька Сухачев, "Косолапый", был старше меня года на два, и у него был старший брат-заступник. Колька был самый хулиганистый – может, оттого, что был старше нас, а может, оттого, что чувствовал защиту брата. Жили они во дворе, наверное, лучше всех, не считая родню помещика Зубова: там площадь была побольше, хотя и на чердаке. Рядом с Сухачевыми жил еще один мой ровесник – Вадик Ручкин, "Марковяк". Они вообще жили две семьи в одной комнате.
Ну, вот, пожалуй, и вся компания. Правда, была еще Маша Зубова, наша ровесница, но она с "дворовыми" практически не общалась. Помню шикарную ее золотистую косу.
По характеру Маша была спокойной и доброжелательной. Я даже бывал у них в гостях на чердаке. Впечатление было, что люди там живут временно, хотя площадь была по тем временам огромная, но неуютная. Машин отец, как мне помнится, зимой ходил в парк кататься на коньках, что вызывало у нас восторг, мы считали подвигом в таком возрасте кататься на коньках.
У Зубовых не было заносчивости или пренебрежительного отношения к нам. Просто мы жили рядом.
Маша Зубова – 2011 год. |
Это интересно
Маша потратила 10 лет, чтобы в 2010 году появилась на свет книга ее отца – "Семейные хроники: Зубовы и Полежаевы", В. П. Зубов. В книге дана подробная биография Павла Васильевича Зубова (1862–1921) – химика, музыканта, выдающегося коллекционера и нумизмата, рассказывается о создании его богатейшей библиотеки и всемирно известной коллекции русских и восточных монет, завещанных в 1900 году Императорскому историческому музею в Москве. Одна из глав называется "Музыка". В ней рассказывается о концертах, звучавших в стенах зубовского дома на Таганке. Михаил Борисович Горнунг в статье "Семейная хроника – зеркало эпохи" пишет: "Книга В. П. Зубова – маяк, свет от которого освещает не только жизнь нескольких поколений его семьи, но и ту Россию, в которой лежат наши корни". |
Удивительно, как схожи наши стремления восстановить в памяти прошлое, и как беспечны мы бываем, не задумываясь о будущем.
Позже у нас во дворе появился Виталик Лосев. Он тоже жил в Доме учителя, напротив Ромки, но комната у него была самая приличная из всех. Его мама, по-моему, была директором какой-то школы. Виталик был на год старше. Он долгое время находился в корсете, так как мать его уронила и был перелом позвоночника. По характеру он был противный и высокомерный. Про себя мы его звали "Осел", но относились к нему нормально. У него из-за травмы был горб и укороченное туловище.
За школой жил еще один парень, в отдельном, как бы сторожевом домике. У него была голубятня. Мы не очень-то дружили, но частенько похаживали. В то время в любой день можно было увидеть в небе двух-трех коршунов(это на Таганке-то!). К нашему "двору" можно еще отнести Женю Харикова, который жил в соседнем дворе. У них с мамой была совсем крохотная комнатушка. Женя младше меня на 2–3 года, но мы были одной компанией и хорошими друзьями.
Однажды в начале зимы мы гуляли где-то за школой. Там еще была территория завода и на ней подо льдом глубокие, больше моего роста, воронки. Мне было не более шести лет. Я был в черной шубке и валенках. В одну такую яму я и угодил – лед проломился, и я повис на ручках. Хорошо, что не растерялся. Я, как мне кажется, не понял опасности. Меня осторожненько вытащили из проруби старшие ребята и, насквозь мокрого, повели домой. Я очень боялся идти домой, потому что знал: за такое дело будут очень сильно бить. Ребята подвели меня к двери и позвонили. Как ни удивительно, но порки не было. Мама растерла меня чулком, пропитанным водкой или спиртом, и уложила под одеяло. Никакой простуды у меня не было.
Зимой играли в хоккей клюшками из гнутой толстой проволоки. Причем играли плетеным мячиком. Много позже мы уже играли с шайбой. Клюшки делали сами. В хозяйственном магазине покупали толстую фанеру, вырезали крюки и вклеивали в древко, потом обматывали изоляцией. Самым трудным было найти хорошее древко – оно должно быть прочным. За школой была очень крутая и большая горка, и мы там катались до одури на тарантасах – это выгнутая из толстой проволоки дуга с полозьями, на которые вставало до 5–7 человек.
В детстве у меня было две мечты – иметь брюки с карманами и собственные ключи от дома.
С духовой винтовкой мы устраивали во дворе тир и отводили душу. Пульки для нас были дороговаты, стреляли мы много, и мы приспособились заряжать винтовку сырой картошкой. Как-то меня пригласил пострелять Виталик Лосев, "Осел". Поскольку он был малоподвижен – в корсете особо не подвигаешься, то мы решили пострелять прямо в его квартире.
Квартира у них была достаточно большая, и мы, прикрепив бумажную мишень на стенку, устроили стрельбу. Заряжали духовую винтовку сырой картошкой. Когда сняли мишень, штукатурка под ней вся отвалилась. Конечно, без скандала не обошлось.