Прошло три месяца, а отца все нет. Наступила голодная осень. Начался свирепый голод.
Голод косил людей. Мама и мы, дети, в такое трудное время остались одни, без отца. Я из детей был самый старший, мне было 15 с половиной лет. У нас сохранилась одна лошадь, для которой тоже нужно было находить корм. Что делать, чтобы не погибнуть с голоду?

В ноябре я вышел утром на улицу, всю прошедшую ночь шел дождь, на тротуаре у нашего дома лежали семь мёртвых человек, умерших голодной смертью. Среди них оказался мой дядя Сергей – брат моего отца.

Я начал активную трудовую деятельность: стал извозчиком, перевозчиком людей и разных грузов; стал заниматься мелкими коммерческими делами: покупал разные товары и с выгодой продавал.

Деньги в то время страшно обесценились. Я ходил на базар с мешками денег – царских, керенских, длинных ленточных белогвардейских и, наконец, советских – пятаковских (с подписью министра финансов Пятакова), завязанных пачками от одного до десяти миллионов. Стоимость одной коробки спичек доходила до одного миллиона.

Я находил разное зерно, превращал на мельнице зерно в муку, затем продавал на базаре на миллионы тогдашних денег. В тот тяжелый и голодный период гражданской войны я день и ночь работал
и обеспечивал семью продуктами питания в среднем, для того времени, объеме прожиточного минимума.

В этот ответственный период я очень подружился с сыном владельца большой мукомольной мельницы Иваном Газотовым. Его отец был добрейший человек, приветливый, добродушный. Он безвозмездно помогал бедным горожанам деньгами и мукой. Таким его знали все горожане. Таким же был его сын Иван.

В 1920 году отец Ивана был в Прикумске, потом его вдруг не стало. Сын остался в городе, бывал у нас, скитался, как мог, подвергался страшному гонению. Рабочие мельницы были те же, что работали на мельнице до Советской власти. Они хорошо знали Ивана, и, когда я с Иваном привозил на мельницу зерно, они вне очереди принимали у нас зерно и без задержки, тут же выдавали нам отличную белую муку.

В такое трудное время и в такой атмосфере я трудился, спасал семью от голода, кормил и лошадь. Старался меньше пропускать и учебные занятия в общеобразовательном училище.

Уже конец декабря, а отца все нет и нет. Я решил заняться спасением (вызволением) отца.
Пришел к Теренецкому с жалобой на то, что отца, честного человека, уважаемого всеми горожанами, без вины арестовали и посадили в тюрьму:

– Я самый старший в семье, мне всего 15 лет. Вся семья наша осталась в тяжелом положении.
Почему вы ничего не сделали и не хлопотали, чтобы его освободили?

Он промолчал. Я попросил его, как юриста, написать на имя Кандыбы прошение – ходатайство от имени старейших горожан, знающих отца со дня его рождения.

– Пойду к ним и попрошу их, чтобы они поддержали это ходатайство своими подписями, и когда соберу не менее 100 подписей, поеду с этим ходатайством в Ставрополь спасать отца.

Теренецкий написал хорошее, трогательное ходатайство-прошение. Я целую неделю ходил по домам старейшин, они все охотно подписали прошение и похвалили меня за то, что я взялся спасать своего отца.

Перед отъездом я заготовил для семьи необходимые продукты. Одних только бараньих курдюков купил восемь штук. Они очень вкусные и сытные, когда хорошо проварены. Я взял часть продуктов для передачи отцу, в том числе и три курдюка.

На станции «Кавказская» у меня была пересадка на Ставрополь. Поезда еще не было. Я пошел в буфет попить чаю. Буфетчица подала мне чай, а вместо сахара – сахарин в таблетках.
Буфетчица не предупредила меня, что в стакан чая нельзя класть больше одной таблетки сахарина.
Я никогда не пил чай с сахарином, и, чтобы чай был послаще, положил в стакан 4 таблетки сахарина. Вскоре у меня стало сильно болеть сердце, и пульс стал страшно частым. Я едва дошел до своего вагона, когда подали поезд. Я метался, вставал, ходил по вагону, опять садился. Попросил у кондуктора чаю.
Выпил целых 4 стакана без сахара, чтобы ослабить действие сахарина.

С мучением я приехал днем в Ставрополь. На вокзале опять выпил 2 стакана чаю без сахару и сахарина. Наконец, когда я добрался до дома родственника Унанова, у меня восстановилось нормальное состояние сердца. Меня тепло и хорошо приняли. Унанов, его жена и двое ребят моего возраста были дома. Когда я рассказал, по какому случаю приехал, они выразили сочувствие.

Чемодан и рюкзак с продуктами я оставил у них, взял своё прошение и пошел в штаб Красной Армии. Кандыба отсутствовал, он был в городе. Я обратился к начальнику его канцелярии, рассказал, по какому поводу прибыл в Ставрополь и почему прошение адресовано Кандыбе. Он прочел прошение и сказал,
что он сегодня же передаст прошение Кандыбе и велел придти завтра утром. Я попросил дать мне адрес тюрьмы, в которой находился отец. Он позвонил по телефону, установил, где отец находится, дал мне адрес и сказал, в какие дни и часы там принимают передачи продуктов для заключенных.

Пришел я домой, на квартиру Унановых, отрезал кусок курдюка, сыра, взял несколько пирожков, изготовленных мамой, сахару, хлеба. Затем написал записку: «Папа, это я, Арам. Я приехал в Ставрополь за тобой. Не волнуйся, все будет хорошо, скоро тебя освободят. Домой поедем вместе».

Записку и продукты завернул плотной белой бумагой, завязал шпагатом и сделал надпись:
«Лачинову Николаю Артемовичу». И тут же отправился к отцу. Пришел я в тюрьму, а там, в приемной, стоит очередь около 100 человек. Я стал за ними. Принимающий передачи спрашивает, кому передача,
и, если в списках есть фамилия заключенного, принимает передачу, если нет – не принимает. То говорит, что данного заключенного перевели в другую тюрьму, а в какую – он якобы не знает. И становится ясно, что его уже нет в живых. Тут я насмотрелся, как люди плачут и страдают, получив такой ответ.
Подошла моя очередь. У меня взяли передачу и сказали, что через час Лачинов получит передачу.
Я, обрадованный, вернулся домой. Это было 9 января 1921 года.