16

 

 

В силу создавшегося положения я вынужден был влезть в долги и вместе с отцом срочно поехать в Кисловодск, т.к. правдинский поселковый совет (быв. Зеленогородский ГорСовет) в своем постановлении президиума от 11.03.1935 г. указал: «Заявление Лачинова не разбирать, т.к. оно должно быть разобрано в Кисловодском ГорСовете».

Уже 25.03.1935г. Президиуму Кисловодского ГорСовета мною была подана жалоба с накопленными документами, реабилитирующими отца.

Начались ежедневные волнения и хождение по кабинетам ГорСовета и затем прокуратуры, но безрезультатно. Работники Кисловодского ГорСовета Соловьев и Миндрин заявили: «Лачинова Николая Артемовича лишили избирательных прав за дореволюционную эксплуатацию в гор. Буденновске (быв. Прикумске) согласно полученных справок от Буденновского ГорСовета и, пока они не отменят свои справки, в избирательных правах восстановления быть не может»

Не дождавшись ответа от Кисловодского ГорСовета, ровно через месяц, то есть 25 апреля 1935 г.,. вместе с отцом выехал в Буденновск, чтобы на месте, где весь город знает отца с детства, с помощью местных органов, с корнем вырвать и ликвидировать клевету. Местные бюрократы создали круговую поруку, которую пробить было невозможно.

 

26 апреля райпрокурор Тугушев отказался разбирать дело и заявление, написанное на его имя. Он просто не принял заявление, заявив, что оно должно быть разобрано по Советской линии, и направил нас в Горсовет.

 

27 апреля. Когда мы с отцом увидели в Горсовете, в кабинете председателя Малейко, того самого Малейко, который в Кисловодске в 1933 г. был снят с должности ВРИД (временно исполняющий должность) прокурора из-за меня, мы потеряли всякую надежду получить от Горсовета справедливый ответ. Еще не объявляя своей фамилии, он от неожиданной встречи вздрогнул, пристально посмотрел на нас в роговые очки и, узнав своих "приятелей" по Кисловодску, опустил голову и быстро закопошился в бумажках, придавая вид, что сильно занят.

Его заместительница и парторг Попова Галя, брат которой писал на меня доносы, молча и неподвижно сидела рядом с Малейко. Она тоже нашла себе работу, ковыряя ключом председательский стол.
После минутной паузы я обратился к Малейко:

- Тов. Председатель, моя фамилия Лачинов, я приехал вместе с отцом издалека для того, чтобы здесь, на родине тщательным расследованием в нашем присутствии установили действительное прошлое моего отца, его социальное происхождение и имущественное положение и род занятий до 1920 г., то есть до момента выезда в Кисловодск. Поэтому прошу принять настоящее заявление расследовать и на ближайшем заседании президиума Горсовета обсудить данный вопрос и вынести свое справедливое решение.

- Вашим делом я заниматься не буду, - категорическим тоном заявил Малейко в присутствии Поповой, - на это есть органы, которые занимаются вопросами революционной бдительности и законности, можете туда обратиться. Справки, высланные Кисловодскому и Зеленогородскому горсоветам, считаю правильными и за содержание таковых я и Горсовет отвечаем. Поэтому не мешайте мне работать, я занят, оставьте кабинет.

Попова на мое обращение к ней, как к заместительнице и парторгу Горсовета, заявила:

- Раз председатель Горсовета так заявляет, что же я могу сделать.

На этом закончилось разрешение дела в Горсовете города Буденновска.

 

28 апреля заявление, адресованное на имя прокурора, затем переадресованное президиуму Горсовета, подал управделами РИКа Шамраеву, который, приложив регистрационный штамп, аккуратно подшил таковое к делу текущих. До 9 мая ежедневно, за исключением первомайских дней, с утра до вечера обивал пороги кабинетов: председателя Кропачева, заместителя Агамалова, ответственного секретаря Черникова. И только 9 мая они выделили своего ответственного инструктора тов. Кузнецова, которому поручили тщательно расследовать дело.

 

9–10 мая тов. Кузнецов занимался нашим делом: проверил документы, справки в Горсовете, ознакомился с личными документами, опросил местных граждан и 10 мая вынес свое заключение, в котором говорится:

…Гр-н Лачинов до революции занимался парикмахерством в городе Прикумске, с выходом в ближайшие села, имея семью в 7 человек… Проживал во дворе в маленькой кухоньке, где ныне помещается Горсовет. Дом, в котором помещается Горсовет, был построен компанией «Зингер» для магазина, арендуя план у Лачинова Н. А. на 9 лет… В 1918 году Зингер бросил помещение, как правило тогда перешло в распоряжение Лачинова Н. А. Лачинов, имея данное помещение, открыл парикмахерскую из трех зеркал, в которой периодически применял наемных мастеров… В 1920 г. гр-н Лачинов из Прикумска убыл в гор. Кисловодск, где и проживал. Из прилагаемых копий справок Горсовета видно, что Горсовет к высылке справок отнесся несерьезно, не подходил к справке всесторонне. В результате выданные справки противоречат одна другой, тем самым мог ввести в заблуждение Кисловодский горсовет… Гр-н Лачинов по имуществу и роду занятий во время проживания в Прикумске лишен избирательных прав быть не может.

Кропачев утвердил заключение и предложил Шамраеву выдать мне на руки весь материал расследования и копию заключения, а мне заявил: «Просьбу вашу удовлетворили, ошибку горсовета исправили, с нашим материалом поезжайте в Кисловодск и там горсовет восстановит в избирательных правах, так как по Прикумскому горсовету отец ваш не лишался и не лишен».
Ответ Кропачева меня не удовлетворил. Я потребовал обсудить данный вопрос на заседании президиума РИКа, вынести официальное решение, исправив отдельные ошибки, допущенные в заключении Кузнецова, и наконец привлечь к ответственности клеветников из горсовета. Но получил отказ.

 

13 мая ровно в 10 час. вечера пришли ко мне на квартиру Карапаев с Маркаровым, зав. отделами Горсовета, и в присутствии жены парикмахера Татова, у которых я с отцом находился, начал запугивать меня, заявляя «ты требуешь, чтобы нас привлекли к ответственности, но смотри, как бы тебе хуже не было. Если я захочу, то такую справку напишу, что тебе не посчастливится. Меня НКВД хорошо знает, и все мне верят. Достаточно мне свою подпись приложить и ничего ты не сделаешь».

Жена Татова ни на минуту не отходила, с начала и до конца разговора присутствовала, боясь, как бы что хуже не вышло. Их приход ночью в чужой дом без приглашения был весьма сомнительным. На следующее утро я посетил начальника отделения НКВД тов. Гилова, рассказал подробно о ночном визите Карапаева и оставил письменное заявление.

 

14 мая. Я со всеми выданными на руки документами обратился к райпрокурору Тугушеву, который, ознакомившись с делом и документами, наложил на заключении Кузнецова свою резолюцию на имя председателя РИКа: «Нужно обуздать пред. Горсовета давать ложные справки, позорящие Лачинова, это не что иное, как клевета, думаю, вы поставите этот вопрос и напишите утвердить - заверить справки».

 

15 мая – ответственный секретарь РИК'а Черников, на том же заключении Кузнецова, рядом с резолюцией прокурора наложил свою резолюцию: «Тов.Малейло надо наконец покончить с хождениями Лачиновых и дать окончательный ответ по существу просимого».
Эта резолюция также не помогла, не облегчила наше положение, не помогла нашему горю.

15 мая я, со всем выданным мне материалом и заключением, с резолюциям, а также некоторыми личными документами, приложенными к заключению, снова обратился в ГорСовет, чтобы они выдали свое решение или справку о социальном положении отца и отменили все ранее неверные справки. Но вместо этого Попова забрала у меня материалы с документами для ознакомления, направилась к Малейко в кабинет и с тех пор тех документов у меня не стало. Они просто похитили их у меня.

Я в тревожном состоянии, вместе с отцом, вновь начал оббивать пороги бюрократических кабинетов руководителей РИК'а и прокуратуры, но напрасно.

 

Тогда 15-16 мая обратился к начальнику Буденновского отделения НКВД тов. Гилову, но тоже напрасно.

 

Затем 16-17 мая жаловались с отцом второму секретарю Райкома ВКП(б) тов. Мадатову, который пообещал, но помощь никакую не оказал.

 

Наконец, 18 мая, Агамов и Черников нарочным послали Малейко и Поповой официальное отношение:

РайИсполком в последний раз категорически предлагает Вам в 2-х часовой срок представить весь материал по делу Лачинова, в противном случае о Вас будет поставлен вопрос как о бездушном отношении к живому человеку.

Но у Малейко и Поповой дурь пробить никто не мог. Они оказались сильнее всех. На отношение не ответили и материал не представили. Сам Малейко исчез, три дня не появлялся в ГорСовете, под видом «больной», чтобы только забыли о материале и ничего от него не требовали.

 

18-19 мая я с отцом с утра и до вечера просидел перед кабинетом Кропачева, где заседал президиум, надеясь, что обсудят наш вопрос и нас вызовут. Но несмотря на ряд записок, посланных на имя председательствующего Агамалова, в которых я настаивал на обсуждении нашего вопроса, нас не вызвали и дело не разбирали.

 

20 мая, после заседания оздоровительной комиссии, происходившего в кабинете Кропачева, конца которого мы дождались в приемной, я решительно потребовал от Кропачева забрать у Малейко и Поповой мой материал с документами и, наконец, обсудить вопрос их поведения и разобрать наше дело.
Появился Малейко. Долго сидели они в кабинете, нас не вызывали. Выйдя из терпения, я с отцом зашел без приглашения. В это время они обсуждали новые клеветнические справки, написанные в один день 17 мая и оформленные самим Малейко.

Новая небывалая, гнуснейшая клевета! Даже по своему перекрестили мою мать – Сирануш Артемовну превратили в Нину Христофоровну, чтобы чужие грехи приписать нам.

После нашего появления, Кропачев, недолго думая, продиктовал Шамраеву «Постановление президиума РИК'а от 18.05.1935 г. № 23, которое молниеносно "на ходу" было отпечатано на машинке, следующего содержания:

Расследование на президиуме РИК'а установлено, что гр-н Лачинов Н.А. действительно применял наемную силу, а также производил строительство дома для компании Зингер, которым в последствии пользовался в течении 2-х лет, а поэтому признать действия Буденновского ГорСовета правильными, а жалобу гр-на Лачинова оставить без удовлетворения.

Так, задним числом, именем отсутствовавшего президиума РИК'а, Кропачев, ради лихорадочно дрожавшего перед ним Малейко, решил нашу судьбу.

Клеветники из ГорСовета еще больше начали торжествовать, и открыто запугивать лишением избирательных прав всех тех, кто говорил правду о моем отце. Многие из тех, которых опрашивал инструктор РИК'а Кузнецов при обследовании 9-10 мая, ждали дня, когда им объявят, что они лишены права голоса. Гуляев, член ГорСовета, запугал, пригрозив лишением прав, парикмахеров Татова, Мармарова и др.

 

20 мая я отправил отца в Пятигорск с подробным письмом о гонении на имя уполномоченного СовКонтроля по СКК тов. Жучаева, с просьбой срочно выслать комиссию для расследования дела, но к сожалению даже никакого ответа не получил.

 

26 мая вновь отправил письма заказными, на имя тов. Евдокимова – Крайком ВКП(б), Пивоварова – КрайИсполком, Жучаева – СовКонтроль, Неронова – Край прокуратура и редакции газеты «СКБ».
И что же? В СовКонтроле, прокуратуре и редакции письма канули как в море. От них ни слуху ни духу. Из Крайисполкома, из Пятигорска 28 мая вечером срочно прикатил на автомашине в Буденновск сам ЗавОрг отделом КИК'а Лялин, который до КрайИсполкома работал в Буденновске.
Ночь он провел у Кропачева вместе с Малейко и др.

 

29 мая. Наутро меня вызвали в РИК:

– Я приехал по Вашему делу, – обратился ко мне Лялин, – Есть у Вас какие документы?

– Да, есть – ответил я.

Разговор был в весьма официальном и повышенном тоне со стороны Лялина, с первой встречи. Он просмотрел для приличия пару документов, уделил мне всего пять минут и при моем желании рассказать ему подробности, он поднял руку и сказал:

– Довольно, мне уже все ясно и понятно. Вы можете быть свободны.

Пораженный отношением Лялина, я вышел из кабинета, сел в углу приемной, в ожидании дальнейшей своей судьбы. Лялин допросил несколько человек парикмахеров и в тот же день, в 3 часа дня выехал в Пятигорск, заявив мне, что ответ будет дан в КрайИсполкоме через 5-6 дней.

Лялин взял под свою защиту ГорСовет и РИК, собрал от них ложный материал, порочащий отца, к тому еще добавил от себя и отнес на подпись Зам.Пред. КИК'а тов. Федорову. Федоров, доверившись Лялину, подписал небывалое постановление президиума от 17 июня №9, которым утвердили, что отец мой: "компаньон Зингера, собственник двух кирпичных домов, винно-гастрономической лавки с применением наемной силы" и прочее. В том же постановлении указывается, что якобы я скрыл социальное происхождение и положение своего отца и ввел в заблуждение партийные и Советские органы. И в конце постановления пишется:

... лишение избирательных прав Лачинова Н.А., как живущего на не трудовые доходы, считать правильным, а жалобу Лачинова не основательной.

Лялин это постановление отпечатал в 17 экземплярах и разослал везде и всюду, не исключая и Москвы, с определенной целью, чтобы всюду закрыть мне двери, чтобы всюду с первой же встречи смотрели на меня как на чуждого, социально опасного элемента, врага Советской Власти.

 

Я получил это постановление только через 23 дня, вместо обещанных Лялиным 5-6 дней, и, прочитав три раза подряд, только тогда поверил своим глазам, что в постановлении президиума Сев.Кав.КрайИсполкома по поводу моего отца зафиксированы поразительные безумные нелепости. Таким образом, меня с семьей окончательно загнали в заколдованный круг и мы, без преувеличения, стали жертвой творчества Лялина.

От возмущения ничего другого я не мог придумать, как сейчас же написать лично Лялину дерзкое письмо, которое было отправлено ему почтой.

 

Рубен Лачинов

 

Лялин пользовался большим авторитетом в узких кругах работников КрайИсполкома, СовКонтроля, прокуратуры и редакции газеты «Сев.Кав. Большевик», и имел решающее влияние на всех из этих кругов, по всем вопросам.

 

25 июня, после двух письменных жалоб, направленных СовКонтролю, на которые никакого ответа не получил, я направился в СовКонтроль (гор. Пятигорск). К большому моему несчастью в СовКонтроле в качестве Зав. Бюро жалоб оказался Колесников Прокофий Ананьевич, тот самый Колесников, к которому я обращался в 1932 году в Москве, в РКИ, о восстановлении меня в музыкальном техникуме, но получил унизительный отказ. Тайна молчания СовКонтроля раскрылась.

Он посмотрел на меня из подлобья вражескими глазами и сердитым тоном спросил: «Что Вам угодно?» Прежде всего, я подал адресованное ему письмо от моего родственника Филипосова Ивана Егоровича, быв. Красного партизана, командира 1-го Пятигорского конного революционного полка, который в своем маленьком письме писал о гонении, направленном на нас и просил Колесникова заняться этим делом. Но Колесников, прочитав письмо, с возмущением заявил в присутствии сотрудников: «Как может Филипосов просить меня о пересмотре расследования Вашего дела, тогда как оно расследовано крупным и авторитетным работником Лялиным, которому мы больше доверяем, чем кому бы то ни было верим? Доказано, что отец Ваш является классово чуждым элементом!».

Затем он громогласно начал утверждать то, что утверждал в Москве в 1932 году, что якобы отец мой имел в Кисловодске собственный дом, парикмахерскую и якобы он об этом знает хорошо, и обмануть его не удастся. Разговор - спор длился около 20 минут. И в заключении он заявил:

– Вашим делом заниматься не будем. Расследование, произведенное Лялиным, считаем оно произведено нами, СовКонтролем и постановление КИК'а считаем правильным.

Все мои старания доказать ему обратное были напрасны.

– Значит мне пропадать?

– Это дело Ваше, – ответил Колесников.

 

Вместо облегчения, дело усложнилось ложным заявлением Колесникова о том, что якобы отец мой и в Кисловодске имел собственный дом и парикмахерскую.

 

От СовКонтроля я обратился к зам. КрайПрокурора тов. Ниронову, который спокойно заявил: «Вопросами лишения, восстановления, мы, прокуратура, с 1929 года не занимаемся, обратитесь по Советской линии».

Затем я обратился к работникам редакции газеты "Северо Кавказкий Большевик" тов. Осьмову (редактор), Когану (секретарь) и фельетонисту-корреспонденту тов. Чилим. Все они отказались от материала. Тов. Чилим, очень симпатичный товарищ, при просмотре документов заинтересовал еще кого-то из корреспондентов интересным делом. Но когда я дал ему ознакомиться с постановлением КИК'а от 17 июня, он сразу изменил тон: «К сожалению, ничем помочь не смогу, т.к. против постановления своего президиума Край Исполкома и Лялина идти не могу – наша редакция является его органом. Очень охотно верю Вам, что Вы ни в чем не виновны и что отец Ваш не компаньон Зингера, но что либо предпринять не могу . Вам может помочь теперь только ВЦИК, больше никто».

Тогда я вновь обратился в КрайИсполком, в его бюро жалоб, с просьбой пересмотреть вопрос. Но от зав. бюро жалоб Краснова получил категорический и строгий отказ.

 

Я стал в тупик.

 

26 июня я обратился с жалобой, на имя уполномоченного КПК при ЦК ВКП(б) по СКК – тов. Кахиани, который 7 июля направил в КИК тов. Федорову, с требованием расследовать и результаты сообщить к 10 июля.

После этого стали вновь появляться на толстой папке дела, красиво аккуратно подшитых материалов, новые резолюции работников КИК'а.

И когда 11 июля прокурор Буденновского района Тугушев, приехавший в Крайисполком по делам, узнал о решении КИКа, он в моем присутствии заявил ответственным работникам КИКа тов. Боярской и Саркисову, что «решение вынесено неправильно. Дело Лачинова разбиралось 5–10 июня по линии НКВД и имеется заключение, в котором указано о немедленном восстановлении Лачинова в избирательных правах. Это заключение надо искать в Крайкоме ВКПб или Краевом управлении НКВД».

В знак убедительности он написал от себя справку на отношении тов. Кахиани.

 

Это сообщение принесло мне силы, энергии. На лице моем появилась первая улыбка радости. Это была реакция и действия КрайИсполкома ВКП(б) на мое письмо от 26 мая. Ефим Григорьевич Евдокимов, которому я писал из Буденновска, один из всех, принял письмо и через Краевое Управление НКВД тщательным расследованием установило истинное прошлое моего отца, восстановило мое право на жизнь и заставило крайисполкомовцев исправить свою ошибку.

 

О заключении НКВД, вынесенном 5–10 июня я узнал я с большим опозданием, потому что выехал из Буденновска вслед за Лялиным, и не догадался сообщить свой новый адрес, поэтому и расследование производилось в нашем отсутствии. Узнав о заключении по линии Крайкома ВКП(б) и Край Управления НКВД, работники Горисполкома зашевелились.

 

13 июля Зам. Пред. КИК'а тов. Осипов вызвал меня к себе и в присутствии ответ. работников, созванных по делу отца, заявил: «Вашу просьбу о пересмотре вопроса о восстановлении отца, удовлетворяем. 15 июля в Буденновск выедет специальная комиссия под председательством ответ. Инструктора тов. Боярской с участием старшего помощника Край прокурора, которая вновь расследует Ваше дело». И предложили мне с ними ехать, чтобы на месте давать все необходимые объяснения и дал мне право в присутствии комиссии разговаривать со всеми теми клеветниками, с которыми я найду нужным, с целью разоблачить на месте врагов. Так и было сделано. Хотя квалифицированное расследование было проведено и авторитетное заключение и выводы находились в Крайкоме и в НКВД, однако КрайИсполкомовцы решили обойти это заключение и, минуя их, решили провести свое расследование.

 

16-19 июля специальная комиссия, под председательством тов. Боярской, работала в Буденновске по делу отца.

Эта комиссия, тщательно расследовавшая дело, выявила и установила корни гонения и преследования и так же установила истинное прошлое моего отца.

 

20 июля тов. Боярская доложила руководителям КИК'а результаты работы комиссии. Казалось бы, в течение двух-трех дней должны были оформить восстановление и избавить нас от мучительных мытарств, но, к сожалению, предположения мои не оправдались.

Лялин, защищая своим постановления, организовал блок против имеющихся авторитетных заключений и против восстановления в избирательных правах отца, в целях защиты своего доклада на президиуме, защиты.

Лялин пригласил на помощь себе Краснова, Колесникова и др. ответственных работников, которые под его суфлерство исполняли свои роли.

 

21 июля председатель Крайисполкома тов. Пивоваров, в присутствии ответ. работников, приглашенных для разбора дела, признал, что отец мой не компаньон Зингера, не имел кирпичных домов и винно-гастрономической лавки.

Я порадовался этому заявлению, но радоваться пришлось не долго, потому что придумали лишение оставить в силе, за парикмахерскую, которую отец имел в 1917 году. Но ввиду расхождения во мнениях, то к окончательному решению не пришли – вопрос остался опять открытым, не разрешенным.

После этого широко обсуждался этот вопрос в кабинетах Зам. Председателей т.т. Осипова, Федорова, в разное время вплоть до 3 августа.

 

Душу нашу вымотали, замучили, издергали.

 

22 июля отв. работник Крайуправления НКВД тов. Федотов, по поручению тов. Евдокимова и уполномоченного НКВД тов. Дагина, непосредственно занимался нашим делом, разыскал меня через тов. Боярскую и пригласил к себе. Он ознакомил с результатами и выводами произведенного НКВД расследования и заявил, что вся правда на нашей стороне и НКВД доведет дело до конца.

Такого чуткого, заботливого и справедливого отношения, каким встретил меня тов. Федотов, я давно не встречал. В здании Край Управления НКВД я оказался в совершенно другом мире. Я там ожил, окреп и почувствовал, что жизнь мне возвращена.

3 августа я послал второе письмо в Крайком ВКП(б) тов. Евдокимову и Комиссии партийного контроля тов. Кахиани, в которых коротко описал положение дела.

4 августа тов. Федоров вызвал меня после занятий к себе и предложил написать от имени отца заявление, в котором «признается» в том, что отец до 1920 г. имел парикмахерскую с применением наемной рабочей силы и, ввиду давности этого дела, просит о восстановлении и сказал «тогда восстановим».

От подачи такого заявления я отказался, т.к. это было не что иное, как вымогательство. Об этом вымогательстве стало известно т.т. Федотову и Боярской.

7 августа в кабинете Федорова состоялось экстренное совещание, на котором до 10 час. вечера бурно обсуждали вопрос о восстановлении в избирательных правах отца, а 9 августа, на заседании президиума, ВОССТАНОВИЛИ.

Обиженный Лялин, взволнованный этим постановлением, вместе со своим другом Красновым, минуя руководителя Исполкома, захватил папку с материалами по делу отца и вместе направились в КрайКом ВКП(б) добиваться отмены этого постановления. Это было 10 августа. Но в Крайкоме они получили должный отпор, тогда с повисшими головами вернулись, положили папку дел в архив и больше не стали ее беспокоить. А я с отцом выехал в Москву – в Зеленый город из Кисловодска – Пятигорска, где ровно полгода доказывал, что отец мой не компаньон известного американского фабриканта швейных машин Зингера, не собственник 2-х кирпичных домов, не торговец и т. д. и т. д., а ныне 70-летний старик, иждивенец.

 

Но история моя на этом не кончается, а следует дальше.

 

 

Внимание! Удерживая курсор над изображением страницы, можно перейти на несколько страниц вперед или назад, а в поле номера текущей страницы можно ввести номер необходимой страницы для быстрого перехода.