Родители

Мама

Мама – Серпунина Лидия Матвеевна,
родилась 1 мая 1922 года в Туле.
Ее мама, моя бабушка, была больна. Она пролежала почти 21 год из-за постепенно развивающегося паралича. Я ее помню. Иногда она поднималась, вставала на костыли, и я ей передвигал ноги, чтобы добраться до стула. В 12 лет мою маму отдали в детский дом, где она воспитывалась, и именно в детском доме она с увлеченностью научилась играть на фортепиано.

Когда маме было 15 лет, она приехала в Москву, поступила в музыкальное училище, где и познакомилась с отцом.
Через месяц после начала войны мама приехала в Тулу навестить родных, но обратно выехать уже не смогла. А еще через месяц родился я.

Как она о себе сама говорит, она всегда работала как вол. И это соответствует правде. Только с возрастом я себе задаю вопрос: а какое место в ее жизни занимал я, ее сын. Мама у меня пианистка. Бог одарил ее талантами и трудолюбием, и кроме виртуозного владения своей профессией она прекрасно вязала, вышивала, работала с папье-маше и смело работала с красками и пластилином. Она всегда работала. Утром с детьми в Доме пионеров, вечером в детском доме, в какие-то дни в спортивной школе или еще в каких-то кружках, или у отца в оркестре. Я другой жизни не знал и не мог знать, да и не собирался судить. Мама для меня была самым близким человеком. Я ее очень любил, со всей детской привязанностью. Все, порой жестокие, наказания я, в общем-то, принимал как должное.

Помню, как мы с мамой пилили дрова, разгружали уголь для домашней печки, мыли посуду. Для мытья посуды грели воду, наливали ее в большой алюминиевый тазик, засыпали туда горчичный порошок и мыли. Потом споласкивали. Никаких моющих или чистящих средств тогда не было. Было только мыло хозяйственное, туалетное и детское. Зубной пасты тоже тогда не было, был только зубной порошок – толченый мел.

По дому я всегда помогал маме с самого малого возраста. Чтобы понять, с какого возраста и какой самостоятельности я был предоставлен, приведу пример. Я научился читать в 5 лет, но и в первом классе взрослый почерк понимал плохо, даже если написано аккуратно. Однажды я читаю записку, оставленную мамой, в которой было написано, что мне на обед куплены котлеты. Я съел этот продукт, который раньше не видел, и мне они очень понравились. Когда мама пришла с работы и спросила меня:

– Понравились тебе котлеты?

– Да, очень. Только я одно слово не разобрал, – отвечаю я и показываю маме это слово.

– Пожарь, – прочитала вслух мама. – Ты что, сырыми их съел?

– Да.

А ведь газа тогда еще не было. Значит, я уже умел растапливать печь и что-то готовить – например, яичницу, или разогревать. Но поскольку холодильников в то время тоже не было, то приготовление пищи было более частым и трудоемким процессом.

У мамы непростая была жизнь, и ее воспоминания мне удалось записать. Архив записей здесь, а в текстовом формате ее расcказы размещены в книге "Мой род, том III"

Отец

Отец – Лачинов Сурен Николаевич, родился 19 июня 1920 года в г. Прикумске Ставропольского края.

До 1921 года – Святой Крест, до 1935 г. – Прикумск, до 1957 г. – Будённовск, до 1973 г. – Прикумск, сейчас – Будённовск.

Отец был музыкантом: играл на мандолине, руководил оркестром народных инструментов, который в то время выступал в кинотеатрах перед началом вечерних сеансов. Месяц играют в одном кинотеатре, потом в другом, и так по всей Москве. А для зрителей одного и того же района получается разнообразие, поскольку перед ними выступают разные коллективы. Его наставником был его родной старший брат Арам Николаевич Лачинов – страстный поклонник русских народных инструментов.

Я не получил ни радости, ни тепла от того, что у меня был отец. Наоборот, если бы у меня его не было, то мое детство было бы более счастливым.

Это уж точно!!! Он не был пьяницей, я бы даже сказал, что он был непьющий. Хотя он иногда покупал красное вино определенных сортов, засыпал туда какое-то количество сахара и ставил под стол. Видимо, вино должно было там настояться какое-то время, и потом оно было готово. Я вообще не помню, как и когда он его пил, но точно помню, что он пил его понемногу, по рюмочке.

Почему я это помню, да потому что из-за этого вина мне не раз доставалось. Я и сейчас говорю, что никогда меня его вино не интересовало и я никогда не пробовал его, не отливал и не отпивал. Но по своим каким-то пометкам отец считал, что вина стало меньше в бутылке, чем было, скажем, неделю назад. Это означало, что отец будет меня пороть.

Он был очень брезглив и был барахольщиком. В нашей маленькой комнате (12 кв. метров вместе с печкой) у него был довольно большой сундук и двустворчатый шкаф. Помимо этого в комнате были пианино, кровать, обеденный стол, книжный шкаф для всех, швейная машинка с ножным приводом. Представляете тесноту?! Я спал на раскладушке, которая еле вписывалась в проходе, а утром убиралась за печку.

В сундуке отец хранил книжки, открытки с репродукциями известных картин, альбомы и, наверное, документы. В шкафу он хранил столярный и слесарный инструмент, все для рыбалки и охоты, фотопринадлежности, разные скальпели. Снайперская винтовка и охотничье ружье были над шкафом.

А в шкафу чего только не было!!! Но все было под замками!

– Пап, дай книжку почитать, – иногда обращался я к нему.

– Нельзя, испачкаешь.

На сундуке у него был навесной цифровой замок, а на шкафу – обычный навесной, но самой последней модели. Так что к его вещам подобраться было трудно. Но у меня время было, и я, конечно, научился открывать любые его шифры и замки. В сундуке меня интересовала книжка по самбо, а в шкафу – инструмент, ну хотя бы посмотреть.

Я не пользовался его инструментом. Если мне надо было просверлить дырку (помню, я делал из фанеры и бревен пулемет максим в натуральную величину), то разогревал в печке здоровый гвоздь докрасна и прожигал дырки. Это заменяло мне и дрель, и лобзик, и ножовку.

Двери в шкафу очень скрипели, а слышимость между комнатами была потрясающей. Чтобы незаметно забраться в шкаф к отцу, я звал Ромку, который бабахал по пианино, а я в это время открывал шкаф. Перед закрытием все вещи в шкафу должны были точно лежать в исходном положении, иначе…

А как он бегал по магазинам. Увидит, например, фотоаппарат новой модели: "Покажите", – говорит продавцу. Посмотрит и так и сяк. Может попросить второй экземпляр, поскольку у этого что-то не так. "Выписать?" – в конце концов спрашивает продавец, чтобы поторопить покупателя. "Нет", – отвечает отец. Если вдруг потом он увидит, что фотоаппарата уже нет в магазине, то исколесит всю Москву, чтобы найти такую модель, и история повторяется вновь и вновь.

Как-то отец купил на птичьем рынке коровий рог. Он часто навещал этот рынок, но меня с собой не брал. Дома на моих глазах он из рога смастерил рожок, который издавал приятный звук. Сделал он это очень аккуратно. Еще бы – таким инструментом! Сначала он поиграл на нем сам, потом дал мне: "Это тебе". Конечно, я был очень рад: отец сделал мне такой подарок – любой мне позавидует. Я тут же помчался во двор поделиться радостью с ребятами.

Мы играли на рожке – то один, то другой. Отец, видимо, наблюдал за нами, потому что сразу меня позвали домой.

Дома меня ждал ремень: я не должен был давать ребятам дуть в рожок – заразно!

Вот так и закончился день радости в слезах. Но это было исключение из правил. Правилом были просто слезы.

Мне было лет шесть или семь, и мне подарили конструктор. Большой такой, и в нем много деталей. Объемная книжка, на последних страницах которой была нарисована самая сложная конструкция – подвесная дорога. Когда родители вернулись с работы, я с гордостью показал действующую подвесную дорогу. А отец не поверил:

– Ты не мог собрать это, – жестким тоном произнес он, рассчитывая на мое признание.

– Это я собрал, пап, – пытался убедить я отца.

– Врешь, ты не мог собрать это, – и, недолго думая, жестоко выпорол меня как бы за ложь.

Можно ли представить что-либо обиднее?!

Вот еще один эпизод - рассказывает мама. ("Микрометр" - запись сделана в 2007–2008 гг.)

Наверное, из-за отца, да и вообще от "счастья детства" у меня с пятого класса сформировалась мечта иметь сына, который со мной будет счастлив. Уж я-то знаю, что нужно ребенку. У меня даже закрепился лозунг: "Не нужна мне жена – дайте мне сына!" Я даже знал, как его назову – Алешкой!!!

При этом я до сих пор удивляюсь, как это отец мне подарил немецкую духовую винтовку. Думаю, что винтовка ему самому очень понравилась как вещь. У него самого была настоящая винтовка со снайперским прицелом и ружье – охотничья двустволка.